Георгий Марчик - Наваждение

….В ресторане или на людях Лера любила «выставляться». Она становилась веселой, напропалую кокетничала, я любовался ею и любил ее неистовой мальчишеской любовью. Летом мы ездили на море. Лера любила купаться и вошла во вкус горных прогулок. Мы выбирали живописное ущелье и с утра пораньше на весь день уходили вверх вдоль горной речки. Не преувеличивая, скажу, что три наши поездки на море были словно медовые месяцы у самых счастливых молодоженов. Я молодел душой и телом, загорал, мышцы становились упругими и аж звенели. «Ты совсем как мальчик!» — говорила Лера, и это было лучшим мне комплиментом.

Прошел год нашей совместной жизни. В один прекрасный день Серж напомнил, что по условиям договора с Кириллом я должен передать ему гонорар за фиктивный брак в размере трех тысяч рублей. (У меня было туговато с деньгами, и я попросил небольшой отсрочки, но Кирилл не согласился ждать — тогда я занял нужную сумму и передал деньги через Сержа). Я не хотел пачкать себе руки. Однако же потребовал принести расписку. С волками жить — по-волчьи выть. Серж принес расписку.

Спустя неделю мама прислала Лере довольно крупную сумму денег. Лера забегала по магазинам. Это было укором и мне за то, что я до сих пор должным образом не позаботился о ней.

Догадывался ли я об измене? Нет. Разве мог я предположить, что Лера пойдет на это. Я верил ей. Подчас я наталкивался на следы измены, но так как я не допускал и мысли об этом, я вполне удовлетворялся любым объяснением Леры. О, самонадеянность старого осла.

Лера купила кучу вещей. Она примчалась из магазина счастливая, сияющая, надела обновы и грациозно, покачиваясь, подражая манекенщицам, стала прохаживаться по комнате.

— Ну, как я выгляжу, папочка? — кокетливо спросила она.

— Хоть сегодня под венец, — в тон ей ответил я.

— Кстати о венце, — все так же кокетливо продолжала она, любуясь собой в зеркале. — Сколько еще будет продолжаться такое существование?

— Какое? — сделав вид, что не понимаю, спросил я.

— Такое, какое у нас с тобой, папуля. Ни то, ни се. Я не хочу быть твоей любовницей, ни сожительницей. Мне это неприятно. Когда ты идешь со мной по улице, то пугливо озираешься, словно боишься, что нас увидят вместе. К тому же у меня нет никаких законных прав на тебя. Кстати, точно так же, как у тебя на меня. — Она подмигнула мне.

— Что меняет, если в наших паспортах будут стоять фиолетовые штампы о браке? — спросил я. Разговор неожиданно приобретал неприятный характер, и я поспешно обдумывал, как убедить Леру не придавать слишком большего значения такой формальности, как регистрация брака.

— Если бы я была твоей женой — ты бы относился ко мне иначе.

— Нисколько! — живо подался я к ней. — Поверь, для меня это не имеет решительно никакого значения. Нас связывает нечто более глубокое и серьезное, чем штампы в паспорте.

— А для меня это имеет значение, — все так же ласково-иронически (откуда у нее этот тон?) возразила Лера. — Тебе не приходит в голову, что и я как жена относилась бы к тебе по-другому….

— Я вполне доволен твоим отношением, — промямлил я. — Но если ты считаешь, что это нужно, пожалуйста, давай зарегистрируемся. Но прежде тебе и мне надо разойтись. Ты же знаешь, почему я этого не делал. Я не хотел откреплять Катю от поликлиники — она нуждается в лечении. К тому же все эти досужие разговоры. Алименты….

— Размен квартиры… — насмешливо добавила Лера. — О, боже, где еще ты найдешь такую дуру, как я. Чтобы развесила уши и спокойно слушала все это. Алименты. Досужие разговоры. Он согласен со мной зарегистрироваться. Скажите, какой несчастный. Какое самопожертвование.

— Лера, прекрати! — сказал я. — Ты вынуждаешь меня… Я терплю все это потому, что пока еще люблю тебя. Но ведь всякому терпению приходит конец. Подумай об этом.

Она стояла вполоборота ко мне, а при этих словах резко повернулась в мою сторону — лицо .было некрасиво искажено гневом — и с яростью крикнула:

— Я согласна расстаться с тобой. Слышишь? Расстаться! И чем быстрее, тем лучше.

Я поспешно, путаясь пальцами в застежках, переоделся и ушел на улицу. Голова моя гудела, в висках громко стучало, сердце болезненно сжималось. Как я удержался, чтобы не ударить ее — сам не знаю. Я был в отчаянии, понимал, что Лера права. Но мне хотелось, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Я разрывался между ней и семьей.

Почему я не согласился тогда с ее предложением расстаться? Запоздалое сожаление — почему я сделал так, а не иначе. Если бы можно было повернуть время вспять. Я физически не мог пойти на разрыв с Лерой. Мне легче было бы убить себя.

Меня ввела в заблуждение собственная логика. Я считал предложение Леры актом отчаяния, проявлением гордости слабого беззащитного человека. У нее же были надежные тылы. Это я отчаянно и неумело защищал последние бастионы своей любви.

Если б я только знал, на что я ее толкну своим безрассудным стремлением к компромиссу, стремлением примирить непримиримое.

Я не хотел расставаться с Лерой, потому ничего не предпринимал — пусть, де, все идет своим чередом. Я надеялся на что-то сверхъестественное, тянул время. К слову сказать —так поступают и многие другие. Слабое утешение. Но это неотвратимо и грозно, как лавина в горах, надвигалось на меня. Как я ни тянул — нужно было принимать какое-то решение. Его приняла Лера. Смешно сказать — крупный специалист по проблемам морали не смог разобраться в такой простой ситуации.

Когда Мила сообщила мне о неверности Леры, моей первой шальной мыслью было, что ее любовник — Серж. Сам не знаю, почему я так подумал. Раньше это никогда не приходило мне в голову. Почему же сейчас я первым делом подумал об этом?

Нет, это был не Серж. Это был Кирилл. Фиктивный муж стал всамделишным любовником своей фиктивной жены. Ну, не смешно ли?

Узнав об этом, я снова ничего не предпринимал, снова тянул, тянул неизвестно ради чего.

Я понял, что вместо подготовительных курсов Лера с некоторых пор стала ходить к Кириллу. Уму непостижимо, чем он ее привлек. Разве что смазливым личиком. Впрочем это уже немало, если учесть ее возраст и незрелый ум. Я стал бояться наступления ночи — моментами мне хотелось задушить Леру в своих объятиях, а иногда просто задушить.

Меня одолевала бессонница. Тяжелая, тягучая, беспросветная, засасывающая как липкое болото дрема. Я поднимался с тупой головной болью, вялый, разбитый, быстро уставал, стал раздражителен. Приближалось время объявления конкурса на заведование моей кафедрой. Серьезных конкурентов у меня не было, но все же. Приходилось думать и об этом. Мой моральный, общественный и научный престиж был достаточно высок, но его следовало поддерживать. А меня охватила апатия, безволие. Я весь разладился, словно внутри меня, как у часов сломалась пружина. Просто снять трубку и позвонить по пустячному делу стоило мне больших усилий. Я понимал, что так больше продолжаться не может. Надо было что-то решать. В первую очередь, очевидно, следовало откровенно поговорить с Лерой. Но я панически боялся затевать с ней разговор — боялся беззастенчивой лжи и нагло округленных глаз, но еще больше боялся открытой правды. Я не мог вырвать ее из своего сердца. Она вросла в него с корнями.