Джеймс Шульц - Сатаки и я

Я жадными глазами следил за этим замечательным жеребцом. Указывая на него, я сказал Маньяну:

– «Почти-брат», я думаю, что, если бы я смог преподнести его твоему отцу, он бы разрешил Сатаки и мне поставить наш вигвам.

– Я тоже так думаю, – ответил он. – Ты знаешь, как я этого хочу. Все, что у меня есть, я отдал бы за то, чтобы ты и сестра были счастливы.

Это была речь друга. Его слова так взволновали меня, что я в ответ ничего не смог сказать.

– Мы захватим этот табун, – заявил он.

А я смог только сделать знак, означавший «да».

Наступила ночь.

Мы стали спускаться в долину к пасущемуся табуну, и, когда показались силуэты ближайших животных, остановились и прислушались. Маньян держал одну стрелу, приложенную к тетиве лука, несколько стрел он зажал в зубах, чтобы использовать их без задержки. Я взвел курок своего ружья. Но никто из врагов не появился и не окликнул нас. Мы осторожно направились к лошадям, согнали их всех вместе и погнали вниз по долине.

Когда настал день, мы уже преодолели северный склон гор Белт и были на большом расстоянии от того места, откуда отправились с табуном в путь. Теперь мы смогли сосчитать добычу. Мы захватили сто сорок одну лошадь, включая и жеребят. Некоторые из них были еще малы и сильно нас задерживали в пути, поэтому нам пришлось отпустить кобыл с жеребятами.

В середине дня мы ненадолго остановились на реке у гор Белт. Я выпустил синопу из сумки. Получив свободу, лисица почти обезумела от радости. Она носилась вокруг нас, прыгала и пыталась лизнуть меня в лицо, а потом побежала к реке напиться. Когда мы тронулись дальше, я разрешил ей бежать рядом, пока не устанет. А потом подобрал и уложил в сумку. Пришел вечер, а преследователей все не было. Мы остановились на короткую ночевку. На рассвете мы, переправившись через Большую реку, вскоре увидели лагерь нашего народа.

Во мне боролись надежда и страх, и надежда брала верх. Я убеждал себя, что жеребец и другие скакуны, которых я дам Черной Выдре, обязательно смягчат его сердце, и он разрешит Сатаки и мне поставить наш вигвам.

Распевая победную песню, Маньян и я направили наш большой табун в лагерь, и люди выскочили навстречу, выкрикивая наши имена и воздавая нам великую хвалу.

Я заметил, как Желтый Волк, великий военный вождь, яростно проталкивается ко мне.

– Где вы захватили их, этих лошадей Народа Раскрашенных в Голубое? – рявкнул он, и толпа сразу затихла, с беспокойством ожидая моего ответа.

Я рассказал ему, где мы обнаружили их лагерь, и он стал кричать, призывая мужчин составить большой военный отряд, чтобы прогнать врагов обратно в их горы.

В толпе я заметил Черную Выдру. Закутавшись до бровей в свой плащ, он также любовался моим рослым жеребцом. Я очень надеялся, что отец Сатаки захочет получить эту лошадь, ведь он так любил быстрых скакунов!

...Мать торопливо поставила передо мной еду, и, пока ел, я рассказал ей о нашем походе. Синопа, как только я достал ее из сумки, сразу же побежала к матери, вертя хвостом и издавая свой забавный кашляющий лай. Мать дала лисице воды, и она напилась; поставила пищу, и она с аппетитом поела. Потом синопа улеглась рядом с матерью и заснула. Было ясно, что она выросла в вигваме и с тех пор, как появилась на свет, была любимицей женщин.

Я уже наполовину заснул, когда пришел отец. Со смехом потирая руки, он потребовал, чтобы я сел и выслушал его.

– Когда я вышел отсюда, – рассказывал он, – Черная Выдра протолкался сквозь окружавших лошадей людей, накинул веревку на шею жеребца и закричал, обращаясь к своему сыну: «Когда ты ушел, мне пришлось самому пасти мой табун, а мне было нужно делать многое другое! Теперь ты заплатишь мне за это! Я беру себе этого жеребца!» С этими словами он повел жеребца прочь, а люди заволновались, некоторые ему закричали: «Ты плохой человек! Скряга! Обворовываешь собственного сына!» Маньян казался таким ошарашенным, что потерял дар речи. Но скоро он пришел в себя и закричал своему отцу: «Стой! Этот жеребец не мой! Мне не принадлежит ни одного его волоска, он – Апси! Убирай скорее свою веревку!» Черная Выдра остановился и воззрился на своего сына. Люди стали потешаться над ним. Некоторые кричали: «А, ха! Черная Выдра, теперь ты хорошо получил!» Он зло глядел на них. Я подошел к жеребцу, накинул на него свою веревку, сбросив прежнюю. Черная Выдра свирепо посмотрел на меня, но я рассмеялся ему в лицо. Он повернулся и пошел в свой вигвам, волоча за собой веревку. Маньян и я разделили добычу поровну.

– Я рад, что Черная Выдра хочет получить этого жеребца. Завтра он будет привязан перед его вигвамом, – сказал я.

– О! Это слишком щедрый дар для него! Дай ему десять или даже пятнадцать лошадей, захваченных у Раскрашенных в Голубое. А жеребца сохрани себе и никогда с ним не расставайся, – посоветовал мне отец.

– Сатаки мне дороже, чем этот жеребец и все мои лошади, – сказал я ему.

Мать как-то странно посмотрела на меня – с жалостью, подумал я.

– Ты полагаешь, что Черная Выдра не согласится взять жеребца? – спросил я.

– Мы увидим то, что увидим, – ответила она.

– Ха! Откажется от этого жеребца? Нет, Черная Выдра отдал бы за него не только Сатаки, но и всех остальных своих женщин! – воскликнул отец.

Ощущение сытости и удобное ложе пересилили мое желание немедленно отправиться к Черной Выдре. Я заснул и спал весь день. Вечером проснулся, хорошо поел и лег спать опять. Проснулся я на рассвете, полностью оправившись от долгого похода и готовый к тому, что мне предстояло сделать сегодня, – я надеялся, что все будет хорошо.

Отец и брат привели лошадей, которых стерегли всю ночь – из-за опасения, что они могут быть украдены или жеребец попытается увести табун обратно.

Мы все отправились на реку и искупались, затем позавтракали. Потом брат и два других молодых человека отвели жеребца и еще четырнадцать захваченных у Раскрашенных в Голубое лошадей к вигваму Черной Выдры и привязали их там за колышки. Я был в таком отчаянном беспокойстве, что не осмеливался даже взглянуть, приняты ли они. Мой отец и брат спали. Снова и снова я просил мать выйти из вигвама и посмотреть, и каждый раз она возвращалась со словами, что лошади все еще стоят на прежнем месте.

В полдень спавшие проснулись. Отца стали навещать посетители, чтобы выкурить с ним трубку и расспросить меня о походе. Все они толковали о щедром даре, который я предложил за Сатаки. По их единодушному мнению, Черная Выдра выдерживает лошадей перед своим вигвамом только для того, чтобы попытаться убедить людей – он любит свою дочь больше, чем все остальные отцы в мире, и не желает расставаться с ней. Но прежде чем наступит ночь, он примет животных и погонит их в свой табун.