Карла Кэссиди - Навек с любимым

Фрэнсин еще несколько мгновений сидела в зарослях кукурузы, пока сердце ее не успокоилось и дыхание не восстановилось. Она заметила на земле свою ленту и поспешно стянула волосы в привычный хвост.

Обретя наконец душевное равновесие, Фрэнсин поднялась и медленно пошла туда, где ее ждали остальные.

Они еще три раза сыграли в прятки. Фрэнсин уже более осторожно выбирала для себя укромные места, чтобы не столкнуться ненароком с Трэвисом. Тут наступили сумерки, и дальше играть стало невозможно.

– Пора мыться и спать, – сказала Фрэнсин Грэтхен.

– Да, и мне уже надо домой, – спохватился Трэвис.

– До свиданья, Трэвис, – сказала Грэтхен и потянула его вниз, чтобы поцеловать в щеку. – Мы еще будем играть, и я найду тебя, где бы ты ни спрятался.

Он засмеялся и нежно коснулся кончика ее носа.

– До свиданья, дорогая. Крепко спи, и пусть не кусают тебя комары!

Грэтхен засмеялась. Трэвис выпрямился и посмотрел на Фрэнсин.

– Доброй ночи, Фрэнни.

Она кивнула; он вышел, забрался в свой пикап. Фрэнни! Никто, кроме Поппи и Трэвиса, не называл меня так, с тоской в сердце подумала Фрэнсин. Она следила за огнями его грузовика и оставалась на крыльце, пока он не вошел в дом и в гостиной не зажегся свет.

Думает ли он сейчас обо мне? О нашем поцелуе? Почему, ну почему он поцеловал меня? И почему я позволила ему сделать это? Она повернулась и вошла в дом. Поппи уже исчез в своей спальне, а Грэтхен готовилась к купанию.

Час спустя Фрэнсин уложила приятно пахнувшую, чистенькую Грэтхен в постель. Потом присела на край кроватки и погладила дочку.

– Спокойной ночи, дорогая, – сказала она.

Грэтхен взглянула на маму сквозь полуопущенные ресницы.

– Как здорово было играть в прятки, правда, мамочка?

– Очень здорово, – ответила Фрэнсин.

– А мы можем остаться здесь навсегда, мамочка? Мне здесь нравится. Я люблю Поппи и дядю Трэвиса.

– Дядю Трэвиса?

Грэтхен хитро улыбнулась.

– Я решила притвориться, что он – мой дядя. Мне он ужасно нравится.

– А ты не будешь скучать по Нью-Йорку и всем твоим друзьям в детском саду?

Гретхен задумчиво сморщилась.

– Да, я буду по ним скучать, но мне здесь нравится больше, чем в Нью-Йорке.

Фрэнсин нагнулась и поцеловала ее.

– Теперь засыпай. Уже поздно. Мы завтра с тобой поговорим.

Грэтхен кивнула и закрыла глаза. Фрэнсин вышла из комнаты. Ее смутил этот разговор. Я не хотела бы, чтобы Грэтхен здесь понравилось. Ведь это только все осложнит.

Она вышла на крыльцо, где уже полностью царствовала ночь. Сев на кресло-качалку, она поднесла пальцы к губам, вспоминая поцелуй, которым они обменялись с Трэвисом. Нельзя, чтобы это повторилось вновь. Не хочу, чтобы Трэвис проник в мое сердце. Больше, чем когда-либо, она понимала, как важно для нее сейчас собрать деньги и уехать… уехать прежде, чем сердце ее снова будет разбито.

Трэвис соскочил с дивана и схватил трубку звонившего телефона.

– Алло?

– А, ты дома. Я пыталась дозвониться раньше, но никто не брал трубку. – Голос Сьюзи доставил ему несказанное удовольствие.

– Я был у Поппи, – объяснил Трэвис. Он перенес на диван телефон и уселся поудобнее.

– О, да, я слышала, Фрэнсин приехала в город.

– Да.

– Итак?

Трэвис почувствовал в голосе сестры нетерпеливые нотки.

– Что «итак»? – раздраженно спросил он.

После своего недавнего замужества сестра, похоже, назначила себя его личной свахой.

– Итак… ты уже видел ее? Остались ли между вами какие-нибудь искорки чувства?

Искорки? – усмехнулся про себя Трэвис. Черт побери, я почувствовал шквальный огонь, а не искорки, когда целовал Фрэнсин. Однако он никому не собирался в этом признаваться, особенно своей доброй, чрезмерно любопытной младшей сестренке.

– Сьюзи, это все в прошлом. Фрэнсин и я – мы были просто чокнутыми детьми.

Сьюзи так громко вздохнула, что было слышно даже по телефону.

– Я просто подумала… понадеялась…

– Да ну, не надо, – перебил ее Трэвис. – Фрэнсин приехала сюда ненадолго, отдохнуть. Она занята карьерой. У ее ног весь Нью-Йорк. А в этом городе, я уверен, полно всевозможных умных, респектабельных мужчин, которые могут повести ее в модные рестораны, на постановки на Бродвее. И ей, конечно же, никакого дела нет до простого фермера. – Почему-то от одной мысли об этих городских пижонах, встречающихся с Фрэнсин, сердце у него болезненно сжалось.

– Трэвис, для меня ты всегда будешь больше, чем простой фермер, – мягко пожурила его Сьюзи. – Для меня ты всегда был героем.

Он улыбнулся, от слов сестры по всему телу растеклось тепло. Уж я-то никогда не считал себя героем. Я просто человек, который занимается своим делом, делает то, что считает нужным для своей семьи и для тех, кого любит. Однако мне ясно одно: я буду настоящим глупцом, если забуду, что я – простой фермер, довольный своей неприхотливой жизнью. Этого было недостаточно для Фрэнсин пять лет назад… и уж тем более мало будет сейчас.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Фрэнсин протерла стойку и посмотрела на часы. Девять тридцать. Еще тридцать минут, и можно будет повесить на дверь табличку «Закрыто» и поехать домой.

Бетти ушла двадцать минут назад, объявив, что здесь слишком мало народа, чтобы торчать тут обеим. Весь вечер в ресторане практически не было посетителей, и Бетти объяснила Фрэнсин, что так всегда бывает по средам.

Когда всё столы и стойки были протерты, Фрэнсин налила себе чашку кофе, усевшись на табурет в конце стойки.

Из кухни доносился шум: там повар Бенни Уолтон мыл посуду. Он несколько минут назад закрыл гриль, сказав Фрэнсин, что если вдруг кого-то принесет в столь поздний час, то ему придется довольствоваться десертом и напитками.

Она медленно потягивала кофе. Ей трудно было поверить в то, что вот уже две недели она находилась дома. Работа в ресторане и занятия с Грэтхен занимали все ее время, и дни пролетали так быстро, что даже становилось немного страшно.

Иногда в ресторан приезжали ее бывшие одноклассники, которые удивляли Фрэнсин своим дружелюбием. Очевидно, в их глазах она сделала большую карьеру, стала известной актрисой. О ее незначительной роли в мыльной опере они говорили с забавной смесью зависти и благоговения.

Все это казалось Фрэнсин странным: она до сих пор помнила, как многие из них жестоко преследовали ее: «ноги-зубочистки», «тощая сиротка». Больше, чем кто-либо другой, Фрэнсин знала, как жестоки могут быть дети по отношению друг к другу. Она была среди них белой вороной. Отчасти по причине того, что у нее одной в классе не было родителей. А всевозможные различия всегда разъединяют детей. Другая причина заключалась, видимо, в том, что Поппи обладал репутацией брюзгливого, неуживчивого человека и все городские дети побаивались его.