Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)

Каждое слово падало на благодатную почву – прямо в доверчиво открытую, истосковавшуюся по отцу душу Радятко. Правительницу женщин-кошек он заочно возненавидел, как врага: ведь именно о ней мать думала все эти годы, вместо того чтобы любить отца и оберегать его своей любовью… И получается, в случившейся беде есть и её вина. По-другому рассудить Радятко сейчас не мог, да и не хотел.

– Ты поможешь мне, сынок?

И снова Радятко не смог ответить «нет». «Вернуть отца любой ценой», – подсказывала ночь-чародейка, вонзая в его сердце светлые клыки. Чтобы всё было по-прежнему, как в детстве, до того страшного дня, разлучившего их – это острое желание заполнило мальчика без остатка.

– Да…

Глаза отца просияли зеленовато-голубым перламутровым блеском, он крепко прижал Радятко к себе.

– Я не сомневался в тебе, – щекотно согрел ухо мальчика родной голос. – Ну, теперь надо сделать так, чтобы я мог видеть и слышать всё, что видишь и слышишь ты.

Радужные глаза жутковато, немигающе смотрели на оробевшего Радятко. Отец поднял руку к своему лицу, и на поднесённый к внутреннему уголку века палец выполз серебристо-серый паучок; мальчик гадливо поёжился и отпрянул, но отец ласково сказал:

– Не бойся… Он не будет мешать, ты его даже не почувствуешь в себе. Он нужен, чтобы я мог видеть твоими глазами.

Радятко сглотнул, еле сдерживая дрожь. Палец с паучком приближался к лицу… Крошечная серебристая тварь вдруг встала на дыбы и с писком прыгнула прямо в глаз. Сильные руки, стиснув запястья Радятко, не позволили ему смахнуть паука, и, как мальчик ни моргал, как ни морщился, существо всё-таки забралось внутрь. Это было не больно, лишь до содрогания противно и щекотно. А потом – всё. Ощущения пропали.

– Вот и умница, – сказал отец. – А теперь в ухо.

От копошения крошечных лапок в ухе Радятко пискнул и передёрнулся, но руки отца надёжно обняли его, не давая вырваться. Странная, слишком яркая луна казалась наколотой на острую верхушку дерева, а плавающие огоньки усеяли мерцанием все еловые лапы вокруг.

– Ну, всё. А теперь поцелуй меня. Если б ты только знал, как я по тебе соскучился, сынок! Не было дня, чтоб я тебя не вспоминал.

Радятко, поёживаясь и покрываясь мурашками, обвил шею отца руками и подставил губы. Крепкий чмок – и что-то холодное змеёй проскользнуло мальчику в горло. Как струйка морозного воздуха… Тёмные верхушки елей колыхнулись, забормотав человеческим шёпотом на каком-то непонятном наречии, а зелье ночного сумрака булькнуло.

– Езжай с матерью, не противься, – наставлял отец. – Как пересечёте границу – смотри внимательно. Что поднесут выпить – пей всё, кроме последнего глотка. Будут мыть – мойся, да не дочиста: хоть один ноготь оставь сухим, этого хватит. Смотри же, коли не сделаешь так – потеряем мы с тобою связь!

– Я постараюсь, батюшка, – пролепетал Радятко, до дрожи впечатлённый нахмуренными бровями отца под бобровым околышем шапки.

– Смотри, – повторил тот предостерегающе. – Не подведи, родимый мой.

Сказочные еловые великаны качали головами, негромко переговариваясь шершавым тёплым басом, сиреневый туман сгустился вокруг Радятко, отрывая его от земли и разлучая с отцом… Мальчик в отчаянии вцепился в его руку, но туман был сильнее – влёк его куда-то, захлестнувшись вокруг груди петлёй, а плавающие огоньки закружились в прощальном хороводе. Перчатка сползла, и Радятко вздрогнул, увидев кривые тёмные когти на покрытых густой шерстью пальцах.

…Гром стих, только дождь виновато скрёбся в окно из сумрака, точно прося прощения за сорванные замыслы. Радятко порывисто поднял голову с подушки и вскочил, пытаясь овладеть разбушевавшимся дыханием. Дядька Полоз похрапывал на большом сундуке с плоской крышкой, поджав ноги. Хоть и коротковата была ему эта постель, но он привык там спать, съёжившись. Радятко с омерзением передёрнул плечами при мысли о паучьих лапках, потёр угол глаза – ничего… Ковырнул мизинцем в ухе – тоже порядок. Приснится же такое!…

А лунный свет, струившийся в окно, озарил на запястьях синяки – от пожатия рук отца.

Нет, видимо, всё это – не просто сон… Тьма в углах комнаты казалась слишком живой и разумной, чтобы быть просто тьмой. Радятко вжался в постель всем телом, прислушиваясь к отголоскам дивного видения… Место, где он побывал, до морозной жути зачаровывало своей сиренево-лунной, елово-ночной тайной. Подлинного обездвиживающего ужаса оно у Радятко не вызвало, напротив – только звало к себе, обещая открыть ещё множество сказочных мерцающих страниц.

Он даже не почувствовал, как его уложили. Васильковоглазый оборотень, гроза, пьяный Милован, «пёсье отродье»… Радятко поморщился. Ничего, кроме презрения, к начальнику стражи он не чувствовал. Как раз в тот миг, когда над всеми сгустились чёрные тучи беды, рыжебородый раскис и нажрался вдрызг. Даже Радятко в свои двенадцать лет чувствовал в себе больше мужества. Если всё, что он видел во сне – правда, и отцу требовалась помощь, следовало действовать незамедлительно. Отец уповал на него, и Радятко не мог подвести. В глубине души он был горд, что именно на него возложено такое ответственное и непростое дело…

Мал посапывал рядом: братья спали в одной широкой постели. Когда Радятко тряхнул его за плечо, тот живо пробудился и тут же сморгнул из взгляда пелену сонливости: видно, дремал он неглубоко, вполглаза, только и ожидая момента, когда они начнут осуществлять свой замысел. Радятко не стал ему рассказывать о необычном сне, лишь шепнул:

– Одевайся.

Полоз всегда спал крепко, разбудить его было трудно даже сильным грохотом, но мальчики всё же старались не шуметь. Самое сложное Радятко взял на себя – пробрался в комнату Яра, освещённую крошечным огоньком ночника (трёхлетний наследник престола боялся засыпать в полной тьме, а няньки, видимо, уснули, забыв потушить свет). Он откинул пуховое одеяло и похолодевшими от возбуждения руками вынул братца из тёплой постели. Под мерный свист, издаваемый ноздрями приставленных к Яру женщин, он на цыпочках вынес ребёнка и передал Малу. Тот бережно принял малыша в объятия – так что Яр даже не проснулся, а Радятко вернулся за одеждой маленького княжича. Вдруг носовая «песня» с бульканьем оборвалась, а вместе с тем и сердце Радятко словно провалилось в полынью. По какому-то наитию он мысленно попросил живой, дышащий сумрак не дать няньке проснуться и помочь им выбраться из дворца незамеченными – попросил от всей души, с отчаянной мыслью об отце. И сумрак внял мольбе: свист возобновился, и Радятко, ослабевший от облегчения, выскользнул из комнаты.