Лавейл Спенсер - Горькая сладость

Он медленно пошел к ней навстречу, ступив с хрустящего, раскаленного за день гравия в бархатную тишину травы, уже предвещающую ночную прохладу, и выбирая проход среди «ушедших в потусторонний мир», чьи стертые временем и погодой имена едва можно было различить на надгробных камнях. Подойдя к ней, он остановился в тени дерева и коснулся ее головы.

— Мэгги, что ты здесь делаешь? — спросил он тихо, в тон воркующим голубям.

Стоя на коленях и обернувшись через плечо, Мэгги ответила:

— Поливаю эти несчастные флоксы.

Она поставила мокрую картонную коробку себе на подол и наклонилась выдрать пару сорняков из цветущей заросли флоксов.

— Зачем? — ласково спросил он.

— Я просто... — Голос Мэгги сорвался и зазвенел. — Мне просто... так надо.

Как же быстро ее отчаянье передалось ему! От прервавшейся фразы Мэгги его грудь стянуло болью. Он присел рядом с ней на корточки и потянул за локоть, побуждая повернуться к нему лицом.

— Что стряслось, Мэгги? Мэгги, девочка моя! Что с тобой?

Она уклонялась, укрывала лицо, бормотала что-то несвязное, бессознательно стараясь оттянуть надвигающуюся беду.

— Интересно, кто их здесь посадил? Как давно это было? Сколько лет они сами по себе увядают и возрождаются снова, без присмотра? Я полью их немного, если уж мне есть до них дело, и про... прополю, выдерну сорняки и окопаю вокруг. Они ду... цветы задушены ими.

Но задушенною казалась она сама.

— Мэгги, в чем дело?

— У тебя есть что-нибудь в пикапе?

Сбитый с толку ее очевидным горем и нежеланием поделиться с ним, Эрик ответил:

— Надо посмотреть...

С хрустом в коленях он поднялся и направился к машине. Минутой позже Эрик вернулся и протянул ей отвертку. Он снова присел на корточки рядом с Мэгги и молча наблюдал, как та рыхлит каменистую почву и выдергивает сорняки. Он терпеливо дождался конца бессмысленной работы, затем остановил ее дрожащую руку, взяв в свои ладони кулак с зажатой отверткой.

— Мэгги, что случилось? — прошептал он. — Скажи мне.

Мэгги разогнулась, не вставая с колен, положила руки на бедра и, обратив свои грустные карие глаза на Эрика, сказала:

— Я жду ребенка. Твоего ребенка.

Шок исказил его лицо, и он рухнул на колени, как от удара в грудь.

— О Боже, — побледнев, прошептал Эрик, и испуганно взглянул на ее живот. Переведя взгляд на лицо Мэгги, он спросил: — Ты уверена?

— Да, уверена. Я сегодня ходила к врачу.

Он проглотил слюну, и на горле дернулся кадык.

— Сколько?

— Четыре с половиной месяца.

— Такой большой срок?

Она кивнула.

— Значит, ошибки быть не может. И нет риска потерять его?

— Да, — попыталась прошептать Мэгги, но голос не слушался ее.

И вдруг по его лицу расплылась улыбка счастливого мужа.

— Мэгги, но это же прекрасно! — воскликнул он, охватив ее руками. — Это невероятно! — крикнул он небу. — Вы слышите? У нас будет ребенок! У меня и Мэгги будет малыш! Обними меня, Мэгги, обними скорее!

Ей ничего другого не оставалось, ибо его руки держали ее со всей силой. Прижатой к плечу гортанью она смогла выдавить:

— У меня грязные руки, сумасшедший.

— Наплевать, обними меня!

Стоя на коленях в траве, она обняла его и прижала к себе грязными руками со все еще зажатой в кулаке отверткой, оставляя грязные следы на красной рубашке Эрика.

— Эрик, твоя жена не дает тебе развода, а мне... нам уже за сорок. Это совсем не прекрасно — это ужасно! И все в городе узнают, что этой твой ребенок.

Он усадил ее обеими руками.

— Вот здесь ты чертовски права, потому что я сообщу им об этом! И ничто теперь не остановит мой развод. Я сброшу ее, как старую рубашку. А что значит сорок лет? О Боже, Мэгги! Я мечтал об этом долгие годы и уже отчаялся. Как мне не быть счастливым?

— Но я не замужем, помни.

— Это ненадолго.

Он пылко схватил ее за руки и с сияющим лицом спросил:

— Мэгги, ты выйдешь за меня замуж? Ты и малыш! О Боже, как только это станет возможным, выйдешь?

Она не успела ответить, потому что он вскочил на ноги и возбужденно заходил по кругу. Колени на его белоснежных джинсах были запятнаны зеленью травы.

— О Боже! Только четыре с половиною месяца! Надо все распланировать, выбрать родильный дом. Ты не хочешь пойти на курсы Мэзда или как там его?

— Леймеза.

— Хорошо, пусть Леймеза. Подожди, я посоветуюсь с мамой. И Майком. Вот он удивится! Мэгги, ты не думаешь, что мы успеем завести и еще одного? У детей должны быть братья и сестры. Хотя бы по одному...

— Эрик, прекрати. — Она поднялась на ноги и коснулась его, призывая вернуться к здравому смыслу. — Послушай...

— Что? — спросил он с невинным видом и застыл среди неподвижных надгробий с сияющим раскрасневшимся лицом на фоне розовато-золотистого заката.

— Милый мой, ты забыл, что я не твоя жена, что эта привилегия досталась другой женщине, — напомнила она ему. — Ты не можешь... ты не можешь бегать повсюду и кричать на весь город о своей радости, как если бы был женат на мне. Это позорит Нэнси, понимаешь? Да и наших родителей тоже. А у меня еще и дочь, и ее приятели... Я понимаю твою радость, но все так непросто.

Он остыл и отрезвел, будто столкнулся со смертельной опасностью, резко охладившей его пыл.

— Ты не хочешь ребенка.

Как заставить его понять?

— Вопрос не в том, хочу я или не хочу. Он здесь. — Она прижала руки к животу. — И уже половина срока позади, что намного опережает время твоего развода. Его появление сильно нарушит мою жизнь. Возможно, придется отказаться от гостиницы, на которую я потратила столько сил и средств. Мне, и только мне, нести всю тяжесть до того, как ты разведешься, встречать косые взгляды и слышать, как меня называют разрушительницей семейного счастья. Мне придется свыкнуться с этим, а тебе, Эрик, набраться терпения.

Он стоял все так же неподвижно, обдумывая ее слова. Голуби продолжали ворковать.

— Ты не хочешь ребенка, — повторил он огорошенно.

— Нет, но не с такой необоснованной радостью, как ты. Нужно время.

Лицо Эрика стало жестким, и, нацелив на нее палец, он сказал:

— Знай, если ты что-нибудь предпримешь, чтобы избавиться от малыша, ты убьешь не только его, но и меня. Поняла?

— О, Эрик, — застонала Мэгги и сникла, — как ты мог подумать такое?

Он отвернулся, отошел к тополю и уставился на его гладкий серый ствол. Несколько секунд Эрик стоял напряженно и неподвижно, затем хлопнул по стволу открытой ладонью и поник головой, опершись о дерево.

Потрясающий летний закат продолжал царить в небе. Среди сумаковых зарослей на опушке леса зеленая с распущенным зобом мухоловочка повторяла свое картаво-гортанное «фии-би», «фии-би». У гранитного надгробья склонил головку флокс, паучки и жучки продирались сквозь траву, маленькая зеленая гусеница упала на паутину, блестевшую ниспадающими стеклянными нитями в последних лучах заходящего солнца. Жизнь, продолжение рода — они вездесущи, даже на кладбище, даже в женщине, сердце которой в этом летнем великолепии сжималось от холода.