Дениз Робинс - Лоренс, любовь моя

— Ну и выросла, прямо барышня! Здорово видеть вас снова, мисс Вера.

Мама тут же вмешалась:

— Не стоит называть ее мисс Вера, Элис. И не стоит ей думать, что она превратилась в барышню.

Я удивилась. Не знала, что у моей мамы социалистические наклонности.

Элис разразилась дребезжащим смехом и ответила:

— Ну… ведь она получила образование, вот как?

Мама пробормотала, не глядя на меня:

— Я этого никогда не хотела.

— О чем это вы? — потребовала я. — И кто это сказал, что я хочу быть барышней?

Старая Элис снова хихикнула. Мама удалилась и на этом все и кончилось. Еще одна тайна: почему мне дали светское образование, если моя мать не хотела этого?

Я услышала, как мать довольно резко говорит с Элис.

— Собираюсь послать за доктором Вайбурном. Мне кажется, что сэр Джеймс слишком тяжело дышит.

— Ну, я так и сказала вчера сиделке. Заметила, что сэр Джеймс задыхается, когда убиралась рядом с кроватью, но, как только сказала ей это, она велела мне заткнуться и заниматься своим делом. Не хочет он видеть доктора, выдала эта медичка, скажите пожалуйста! И за ним не послали.

Я обомлела и еле сдержалась, чтобы не выбежать и не рассказать матери, что слышала, как мисс Форрестер говорила Лоренсу Бракнеллу по телефону, что она посылала за доктором и тот выписал сильнодействующие лекарства.

Во всяком случае, доктор Вайбурн явился перед ленчем, после того как мама позвонила ему. Я видела его впервые. Он уже давно сменил старого бородатого семейного терапевта, который, бывало, объезжал своих пациентов на древнем «фордике», с маленьким черным портфелем в руках. Он и меня пару раз лечил, когда я еще была маленькой девочкой.

Доктор Вайбурн был молод и не отставал от моды, носил очки в роговой оправе и разъезжал на «лендровере». У него было очень много пациентов в Озерном крае. Мама сказала, что он только недавно женился и проживает в Восдейл-Хэд.

За ленчем я поинтересовалась у нее:

— Так, значит, сэр Джеймс действительно так плох?

— Не слишком. Но доктор Вайбурн не велел давать ему более сильные лекарства. Сомневаюсь, что сестра Форрестер разбирается в этом. Мне бы хотелось, чтобы у него была другая сиделка, но она нравится доктору.

— Разве она не должна была послать за ним вчера? — схитрила я.

— Да, это надо было сделать, — припечатала мама.

Я ела свой ленч и не переставала удивляться, почему мисс Форрестер сказала Лоренсу Бракнеллу, что доктор был у пациента и выписал ему новый рецепт. Все это было так странно!

Я спросила маму, не прогуляется ли она со мной после ленча, но она улыбнулась мне, потрепала по плечу и сказала, что у нее нет на это времени. Так что прогуляться я побрела одна.

Меня словно магнитом тянуло к Горькому озеру, берега которого во времена моего детства были для меня заповедной территорией.

Хмурое утро совершенно неожиданно переросло в сияющий золотой день, солнце превратило широкую полосу воды в искрящееся зеркало, в котором отражалось бирюзовое небо. Но ветер пронизывал насквозь, и я порадовалась, что надела перчатки и теплое школьное пальто.

Я постояла у кромки воды, наблюдая за тем, как над озером кружат две цапли. Но они так и не сели на воду и вскоре скрылись из виду.

Внезапно появилась небольшая колли и бросилась с лаем ко мне. Я люблю животных и остановилась, чтобы погладить ее, но собака с рычанием попятилась от меня. Я не могла скрыть разочарование. Так же трудно было подружиться хоть с кем-то в своем собственном доме, и даже животные избегали меня. Вслед за собакой появился пожилой мужчина в вельветовом костюме, старомодных кожаных гетрах и твидовой кепке. Его лицо показалось мне смутно знакомым, и тут я вспомнила, что и в самом деле знаю его. Это был Хатчинс, лесничий сэра Джеймса, просто он состарился за те двенадцать лет, которые я его не видела. Он подозвал собаку к себе:

— Закрой пасть, Джесси. Сидеть, девочка, сидеть…

Сучка немедленно повиновалась, но угроза так и светилась в ее золотистых глазах.

— Вы ведь Хатчинс? — поинтересовалась я.

— Это я.

— Здравствуйте! Я Вера Роуланд. Окончила школу, и вот я дома. Вы помните меня?

Лесничий дотронулся до кепки и посмотрел на меня из-под косматых бровей. Надо сказать, что он всегда был замкнутым, и его неулыбчивое лицо не помогло разрядить атмосферу. Но он довольно мило заговорил со мной с резким камберлендским акцентом.

— Ну, теперь я вижу, что это точно юный Верунчик… — Селяне всегда так называли меня вслед за мамой. — Но ты здорово выросла!

— А вы совсем не изменились, — соврала я, чтобы польстить старику. — Пожалуй, я не очень-то пришлась по душе Джесси.

Хатчинс сухо заметил, что он специально обучал собаку не подходить к чужим. Она отпугивает браконьеров. Просто ее мягкая шелковистая шерсть и золотистые глаза ввели меня в заблуждение, клыки-то у нее острые.

Хатчинс задержался ненадолго, мы постояли на прохладном мартовском солнце и поболтали. Он рассказал мне, что больше не разводит птиц, как в прежние времена, потому что никто не приезжает в Большую Сторожку поохотиться. Раньше, бывало, ходили и на диких уток. В общем, мистер Хатчинс дал мне понять, что все здесь поросло быльем из-за того, что не чувствуется хозяйской руки. Даже уток теперь не было, они все улетели.

— Теперь все не так, как раньше, — пожаловался он. — Ничто не живет в этих водах… — кивнул он на озеро, — оно будто и впрямь отравленное.

— Что с ним не так, Хатчинс? Вода ведь на самом деле не ядовитая?

Лесничий наклонился и потрепал колли, потом покачал головой:

— Ну, в Сторожке много чего странного произошло, даже после твоего отъезда, девочка моя. Много чего.

Я подумала, что, может, мне удастся вытянуть из него хоть что-то, и спросила:

— Но почему озеро считают проклятым?

Старик оглянулся направо, потом налево и прошептал:

— Может, не стоит мне говорить тебе об этом.

— О, Хатчинс, скажи мне, ну пожалуйста! — воскликнула я.

— Самоубийство, — произнес он замогильным голосом, глядя на меня почти злобно, — кое-кто утопил себя там… — Он ткнул пальцем в сторону озера и надтреснуто рассмеялся.

Я невольно вздрогнула. Взгляд мой был прикован к сверкающей водной глади, которая в этот солнечный день имела вполне невинный вид, но я-то знала, как быстро она могла преображаться и делаться зловещей. Так вот что это! Кто-то погиб в этих тихих водах. Как ужасно! Я почувствовала необъяснимую жалость к тому человеку, который закончил свои дни в Горьком озере.

— Это был он или она, Хатчинс? — поинтересовалась я. — И когда это случилось?