Жюльетта Бенцони - Гордая американка

– Я?.. Нисколько! Но очень мило с вашей стороны, что вы проявляете ко мне участие…

– Это не участие, а чистейший эгоизм. Нам надо немедленно отправляться в Америку! Я хочу вернуться, слышите? Это совершенно необходимо. Вдруг мой бедный муж мертв…

– Откуда такие мысли?

Сбиваясь и дрожа с головы до ног, ибо ей пришлось снова пережить страшные минуты, проведенные на барже, она пересказала то, что услышала от маньчжурки.

– Да ты пораскинь мозгами, малышка! – молвила тетя Эмити, беря ее за руку. – Последнее письмо Джонатана отправлено совсем недавно! Судя по нему, он в полном здравии…

– Скоро минет месяц, как он его написал! Вы отдаете себе отчет, что такое целый месяц? У этой мерзкой женщины было достаточно времени, чтобы осуществить свою месть. Умоляю, посадите меня на ближайший пароход! Если вы не сможете меня сопровождать, я не буду держать на вас зла.

– Я поплыву с вами, – решил Антуан. – Нельзя же вам путешествовать в одиночку!

– Ладно, – со смехом обратился к присутствующим дядя Никола, – пора успокоиться. Если вам, дорогой Лоран, хочется составить нам компанию, – милости просим. Однако у нас и так все продумано. Мы отплываем через два дня на «Лотарингии», где у нас заказаны каюты. Только хватит ли у вас сил на океанский переход, Александра?

– Не сомневайтесь! – выдохнула молодая женщина и откинулась на подушки. – Я бы отплыла уже сегодня, если бы это было возможно. Но все равно, сердечное вам всем спасибо. Вам в том числе, Тони. Как это здорово – иметь такого друга, как вы!

– В таком случае я приплыву несколько позже, чтобы повидаться с вами и вручить вам ваш портрет, который я завершу по памяти.

– Вы настолько хорошо меня изучили?

– Да, у меня такое впечатление, что теперь-то я изучил вас исчерпывающим образом. Искренне желаю вам счастья!

Он стремительно нагнулся, чмокнул Александру в лоб и выбежал, не оборачиваясь…

Пока Риво догонял его, чтобы проводить к выходу, Александра переваривала последние слова художника. Счастье?.. Разве это до сих пор возможно? Ни в коем случае, если Джонатана постигло несчастье! Сила терзавшей ее тревоги подсказывала ей, что под маской мелочной гордыни кроются глубокие чувства, которые продолжает внушать ей супруг. Утрата Фонсома заставила ее страдать, и страдания эти еще не покинули ее, но она уже знала, что без Джонатана ей не видать счастья… Она снова видела мысленным взором, как он сидит у нее в спальне, освещенный светильниками под шелковыми абажурами, приветливо улыбается ей, перебирает никчемные штучки, покрывающие ее туалетный столик, убранный кружевами… В его взгляде было столько гордости, столько любви! Деля с ней ложе, Джонатан проявлял сдержанность, которую она теперь была склонна считать нормальной, учитывая его возраст и не слишком бурный темперамент. Это ее не удручало, даже напротив: не испытывая приливов страсти в моменты слияния, она была даже признательна ему за джентльменское поведение, проявляющееся в отсутствии слишком навязчивых домогательств; сейчас она задавалась вопросом, как бы все сложилось, если бы и он горел той неуемной страстью, которая сжигала герцога. Ей вспомнилась одна фраза из его последнего письма: «Вы меня волнуете – вот правильное слово, поэтому в интимные моменты я теряюсь, меня словно охватывает паралич…» Это высказывание действовало на нее теперь угнетающе. В свете всего, что с ней случилось, она предпочла бы и дальше жить с мужем, как прежде, а не продолжать пожинать мужские восторги, флиртовать и получать жестокое удовольствие, отвергая тех, кто осмелился перешагнуть невидимую черту…

Дергающая боль в раненом плече вернула ее к плачевной действительности. Если допустить, что Джонатан жив и здоров и же пригрел другую женщину, то смирится ли он, что ее красота, которой он так гордился, настолько унижена? Она заклеймена! Маньчжурка заклеймила ее, как бессловесную скотину из загона!

Не в силах воспротивиться желанию убедиться, насколько непоправим причиненный ей урон, она встала, дотащилась до ванной комнаты, где имелось огромное тройное зеркало, спустила до пояса ночную рубашку и хотела было взяться за бинты, скрывавшие плечо. Это оказалось не таким простым делом, и она занялась поисками ножниц, чтобы разрезать повязку. На счастье, за этим занятием ее застала тетя Эмити, которая поспешила вырвать у нее из рук опасный предмет.

– Что это ты придумала?

– Разве не ясно? Хочу посмотреть!

– Нет никакой спешки! Эта повязка – произведение искусства, и было бы преступлением ее портить. Когда придет срок, врач сам ее сменит. Конечно, ожог еще слишком свеж, чтобы им любоваться, но ничего, все заживет…

– Это никогда не заживет! У меня навечно останется шрам…

Видя слезы в ее огромных черных глазах, тетя Эмити поправила на ней рубашку, а потом пылко обняла племянницу, чтобы та могла выплакаться вволю.

– Тебе остается только относиться к этому, как к боевому ранению! Естественно, вырез на спине до самых лопаток отныне тебе противопоказан, зато плечи ты сможешь демонстрировать вполне свободно. Это еще современнее!

– Вы просто хотите меня утешить. У меня горит вся спина!

– Обычное дело, когда рана так велика. – Мадам Риво показала пальцами величину ожога. – Ничего, терпение и хороший крем позволят тебе замаскировать ее почти целиком…

– Но не от мужа! – всхлипнула Александра. – Какой мужчина способен снести такое бесчестье? Только не Джонатан!

– Милое дитя, жизни без огорчений не бывает. Впрочем, раз ты уже помышляешь о декольте, то это свидетельствует, что рана у тебя в душе затягивается быстрее, чем можно было надеяться. А теперь марш в постель! Тебе надо набраться сил для встречи с Атлантикой…

– Если бы меня ждала только Атлантика! – вздохнула раненая, смахивая последнюю слезинку, – Меня гораздо больше волнует то, что мне уготовано за океаном…

Огромный крытый причал, которым располагала в Гавре «Компани Женераль Трансатлантик», именуемая американцами «французской линией», был переполнен людьми и багажом; носильщики шустро переправляли на борт парохода, соединенного с сушей двумя мостиками, неподъемные чемоданы. Огромный черный корпус «Лотарингии» вбирал в себя пассажиров и грузы, подобно бегуну, подкрепляющемуся перед длительным забегом. Две высокие трубы изрыгали серый дым, заволакивавший почти все небо. Погода была не из лучших. Такое солнечное, теплое лето внезапно отступило, и его сменил моросящий дождик, пока еще теплый, но навевающий меланхолию. Капитан Морра наблюдал за погрузкой с капитанского мостика.

Впрочем, завидя троицу Каррингтон – Риво, он с улыбкой сбежал на палубу, чтобы лично поприветствовать их.