Юлия Леонова - Звезда Любви

Год назад, после смерти Аннет, Василий Андреевич не на шутку захворал, жаловался на боли в груди, сея среди людей своих беспокойство. Коль помрет барин, не оставив наследников, так кому имение достанется? А коли в казну отойдет, появится новый хозяин, и Бог его знает, что это за человек будет. А тут, получается, наследница уже есть, — заговорили с облегчением и в людской, и в деревне.

Анне Закревское понравилось, и почему-то даже не возникло сомнений в том, что она и раньше бывала тут. Барский дом являл собой роскошный особняк с колонами по фасаду. Высокие окна первого этажа выходили на мраморную террасу, перед которой заботливыми руками садовника были разбиты клумбы, поражающие разноцветьем садовых цветов. Дом окружал большой парк с непременным по моде того времени прудом и мраморной греческой беседкой на острове. С берега на остров был перекинут горбатый мостик с затейливо вырезанными деревянными перилами. Анна пруд и мостик обходила стороной, а вот фонтан в тени большого дуба ей полюбился, и она, нагулявшись по парку, подолгу сиживала около него на скамейке, позабыв обо всем на свете, прислушиваясь к щебету плиц в ветвях да тихому журчанию воды, что лилась тонкой струйкой из разинутой пасти льва.

Часто в этих прогулках к ней присоединялся Василий Андреевич. Анна ни о чем не спрашивала его, и он обходил разговоры о ее прошлом стороной, зато много рассказывал ей про имение, про соседей, и вскоре она поймала себя на мысли, что ей легко с Закревским: нравится его острый ум, открытость и доброжелательность, и потому она быстро прониклась к нему симпатией и вскоре уже без всякого труда и сомнений величала его батюшкой или папенькой.

Июнь выдался жарким и душным. Аннет засыпала только тогда, когда окно ее спальни было растворено настежь, наполняя ночь тихими звуками ночного парка. Но и в этой благословенной тишине преследовали ее порою странные видения. Сны эти были разными, но роднило их одно: какими бы путями она не проходила в них, в итоге все равно оказывалась висящей над пропастью, и держал ее при этом за руку человек без лица.

Однажды ей приснился красивый офицер, его серые глаза были печальными, около губ, возвещая о какой-то утрате, залегли скорбные складки, на рукаве мундира была повязана черная шелковая лента. Проснувшись, Анна вскинулась и приложила руку к груди, стараясь унять пустившееся вскачь сердце. Так горько и одиноко стало на душе! Перед мысленным взором все еще были эти серые глаза, лишившие ее покоя, но вот черты лица расплывались, и как бы она ни напрягала память, вспомнить его лица так и не смогла. Словно что-то дорогое отняли у нее, когда исчезло это принесенное душной июньской ночью видение.

Проснувшись поутру, Анна долго лежала в постели и поднялась только тогда, когда в комнату осторожно заглянула горничная. Наташа помогла ей с утренним туалетом, причесала темные локоны и принялась застегивать платье у нее на спине. Анна поморщилась, ощутив, как туго обхватил грудь лиф, а ведь платье было пошито совсем недавно.

— Таша, затяни корсет потуже, — обратилась она к горничной.

— Нельзя, барышня, туже, — вспыхнула Наталья.

— Это почему же? — отвернулась от зеркала и удивленно воззрилась на горничную Аннет.

— Так в тягости Вы, мне Агата сказала, что нельзя Вас затягивать… — пролепетала девушка, опуская глаза.

Ноги Анны подкосились, и она рухнула в кресло. Боженька милостивый, да как же так! — прижала она ладонь ко рту. А кто же отец ее ребенка? Как же жить ей с этим, коли не помнит она ничего?!

Мысли закружились в голове ее нестройным хороводом. Тотчас, как мозаика, сложилась картинка: и привидевшееся в Москве подвенечное платье, и пруд в Александровском. Верно, она собиралась замуж и уступила избраннику своему, а он по каким-то причинам отказался от нее, и тогда ей, дабы скрыть свой позор, ничего не оставалось, как только покончить с собой, оттого и бросилась она в пруд.

Намыслив себе подобное, она разрыдалась, не на шутку перепугав Наталью. Горничная кинулась за старой Агатой, что приехала вместе с барышней из Александровского. Ворча себе под нос, Агата вошла в комнату и, обняв зашедшуюся в слезах барышню, заговорила тихо и ласково.

— Ну шо ж ты, голубонька моя, сердце рвешь себе! Сделанного-то не воротишь, а то, что в тягости ты, я уж давно знаю, почитай, месяца три уж должно быть.

— Да как же я батюшке-то в грехе таком признаюсь? — отняла руки от заплаканного лица Аннет.

— А ты его сиятельства не бойся, он тебя не осудит. Вот так и скажем ему, что, мол, дедом он скоро станет, — улыбнулась старушка.

— Не смогу! — отчаянно всхлипнула Аня.

— Сможешь, голубонька моя, сможешь, — погладила ее по плечу Агата. — Дитя — это ж радость великая, и про батька его не думай — Бог ему судья.

Это ласковое "голубонька моя" было словно бальзам на душу. Успокоившись, Аннет спустилась к завтраку. Она долго собиралась с силами, чтобы начать разговор с отцом. От прислуги она уже знала, что папенька ее сердцем слаб, и волновать его не следует, но и утаивать свое положение она долго не сможет. Василий Андреевич, окончив трапезу, поднялся из-за стола, собираясь заняться делами, но его остановили слова Аннет:

— Папенька, мне поговорить с Вами надобно, — комкая в кулачке салфетку, обратилась она к нему.

— Что-то случилось? Опять кошмары ночные мучают? — забеспокоился Закревский, глянув в ее хмурое лицо.

Анна отрицательно покачала головой. Господи, да где же сил-то взять слова эти произнести?!

— Тогда что? Мигрени опять?

— Папенька, осрамила я Вас! У меня будет ребенок, — еле слышно выдавила Анна и опустила голову.

Она слышала, как со свистом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы отец, и, тяжело опираясь на стол, присел на стул. В голову Василию Андреевичу пришла та же мысль, что и Анне поутру. Все стало на свои места — девушка оказалась в интересном положении и решила просто покончить собой, не вынеся позора; но тотчас вспомнились и слова доктора Леманна о том, что у нее на затылке была довольно большая опухоль, как следствие сильного удара по голове. Конечно, она могла и сама удариться, падая откуда-нибудь с высоты, но ведь могли и попытаться избавиться от нее — да хотя бы и отец ребенка, не пожелав поступить как порядочный человек и решив, что она и дитя ему будут помехой и обузой. Как бы то ни было, вскоре на свет появится ни в чем не повинное дитя, а он, стало быть, станет ему — или ей, тут уж как Господь даст, — дедом.

— Ну, что ж, — тихо вымолвил граф, — Господь так распорядился, и не нам на его волю роптать. Дай Бог, чтобы дитятко здоровое родилось.

Оба замолчали. Анна мучилась от неизвестности, не смея спросить у графа о своём прошлом, чтобы пролить свет на таинственную личность отца своего ребенка, а Василий Андреевич страшился того, что она станет задавать вопросы, на которые у него нет ответа. Улыбнувшись нарочито жизнерадостно, граф подошел к ней, сжал в руке похолодевшую ладошку и коснулся поцелуем бледной щеки: