Мэри Бэлоу - Подари мне все рассветы

— Да, — согласился он, — он заслуживал смерти.

— Ты мне веришь? — спросила она.

— Да, я тебе верю.

— Значит, ты простишь меня?

— Нет, — отрезал он, пытаясь отделаться от впечатления, которое произвел на него ее рассказ. — Я мог бы помочь тебе, Жуана. Но тебе слишком нравится дурачить меня. В твоих глазах мужчины — не люди, а абсолютные болваны. Ты каждого мужчину готова превратить в своего раба. А мне совсем не по нраву становиться рабом женщины.

Она еще крепче прижалась лбом к его плечу.

— Ты тоже виноват, — проговорила она. — Я сказала тебе правду, а ты не поверил. А умолять и упрашивать я не умею. Не хочешь верить мне — не верь. Но мне нравилось заставлять тебя теряться в догадках. Я тебя поддразнивала, Роберт, а вовсе не пыталась поработить.

— Ну что ж, я не вижу большой разницы, Жуана. Я очень сожалею о том, что такое случилось с членами твоей семьи. Я рад, что тебе наконец удалось отомстить за них, хотя до сих пор удивляюсь, как ты осталась в живых. Неужели ты не знаешь, что стоять в полный рост на линии огня во время перестрелки может только человек, замысливший самоубийство?

— Нет, — сказала она, — я ничего не знаю о перестрелках на линии огня, но сегодня утром, пока я не увидела с гребня холма, что ты еще жив, я думала, что умру. Ну, не буду тебе мешать спать. Если ты мне не веришь, то пусть так и будет, я не стану тебя упрашивать. Не дождешься, Роберт.

Она повернулась к нему спиной, поерзала, устраиваясь поудобнее, а он лежал рядом, застывший от напряжения и злой как черт.

— Э-э нет, так дело не пойдет, — сказал он, перекатывая ее так, чтобы она лежала к нему лицом. — Ты без всяких оснований обвинила меня черт знает в чем, а теперь думаешь, что можешь отвернуться от меня и проспать ночь в моей палатке? Скажи, почему ты так сделала? Чтобы продемонстрировать свое презрение ко мне и всем мужчинам вообще?

— Нет. — Она судорожно глотнула воздух. — Мне, наверное, хотелось воздвигнуть барьер между нами, Роберт. Если ты считал меня своим врагом или хотя бы подозревал, то, естественно, возникал барьер.

— Полно тебе. О каких барьерах ты говоришь? После того как мы покинули Саламанку, мы с тобой спали вместе каждую ночь, а иногда и днем тоже. Что-то я не заметил, что тебе хотелось воздвигать между нами барьер.

— Я всегда воздвигала барьер. Я никогда никого не хотела подпускать к себе близко. Кроме тебя. Когда мы с тобой стали близки, я была счастлива, но страшно испугалась. Я боялась потерять себя, боялась навсегда утратить контроль над своей жизнью. Наверно, именно поэтому я старалась держаться от тебя, так сказать, на почтительном расстоянии.

— А как насчет всех других мужчин? — насмешливо поинтересовался он.

— Других мужчин? Ты всегда меня считал неразборчивой в связях, Роберт, не так ли? По-твоему, я спала с каждым мужчиной, которому улыбалась? С моим мужем у меня это было шесть раз — я считала! — и каждый раз противнее предыдущего. С тобой я была так часто, что сбилась со счета. И с тобой было чудесно, причем с каждым разом становилось все чудеснее. Вот и весь мой опыт, Роберт. Но я зря трачу время, потому что ты все равно мне не поверишь. Ты будешь презирать меня и попрекать моими несуществующими любовниками. Спи. Ты, должно быть, устал.

— Жуана, — сказал он, заставляя себя не верить ей и мучительно желая ей поверить, — но почему, имея столь огромный опыт, ты с такой легкостью пошла на интимную близость со мной? Насколько я помню, инициатива исходила от тебя.

— Как видно, ты хочешь окончательно унизить меня, а я не привыкла унижаться. Ладно, наверное, я должна тебе рассказать. Роберт, я люблю тебя. Возможно, я влюбилась в тебя, когда впервые увидела в Лиссабоне. Ты стоял среди блеска бала в потрепанном мундире, суровый, враждебно настроенный по отношению ко мне и твердо намеренный противостоять моим чарам и заигрываниям. А влюбилась я в тебя уже в Обидосе, когда испугалась, что утрачу контроль над собой, и укусила тебя за язык. Тебе было очень больно? Или, возможно, тогда ты меня всего лишь озадачил, потому что в отличие от всех прочих мужчин не пожелал плясать под мою дудочку. Как бы то ни было, я в тебя влюбилась и твердо решила заполучить при первой возможности. Но я, тем не менее, хотела, чтобы между нами был барьер. Любовь меня пугает.

Некоторое время он лежал молча, потом наконец сказал:

— Гореть тебе в адском пламени, Жуана.

— За то, что люблю тебя? — печально усмехнулась она. — Я не ждала, что полюблю, после того как мне минуло пятнадцать лет и я узнала, что мир состоит не из рыцарей в сверкающих доспехах и прекрасных дам, которые ждут, когда рыцари их увезут в царство вечного счастья. Как ни парадоксально, я полюбила именно того мужчину, который предпочитает, чтобы я горела в аду, чем переночевала в его палатке. А может быть, никакого парадокса здесь нет? Наверное, я бы не влюбилась в тебя, если бы тогда в Лиссабоне ты не сверлил меня таким сердитым взглядом. На меня еще никто никогда так не смотрел.

— Я не сверлил тебя взглядом, — сказал он. — Просто я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Вот как? Я и не заметила. Ты смотрел так, как будто презирал всех вокруг, а меня в особенности.

— Ты была красивой, соблазнительной, богатой. А я хотел тебя и презирал себя за то, что хочу того, что мне никогда не получить. Так что презирал я самого себя. И с тех пор я всегда презирал себя за то, что люблю тебя.

— Роберт, — попросила она, обнимая его за шею и вытягиваясь рядом с ним в струнку, — скажи это по-другому. Ну пожалуйста. Я прошу тебя, я тебя умоляю: скажи это по-другому.

Он облизал пересохшие губы, изо всех сил зажмурил глаза и, крепко прижав ее к себе, сказал:

— Я люблю тебя. Вот. Теперь довольна?

— Да, — шепнула она, уткнувшись в его шею.

Предыдущей ночью он не занимался с ней любовью. В палатке тесно, ее легко опрокинуть — все равно что заниматься любовью на глазах у всех, ведь вокруг полно людей. Он аккуратно закатал до пояса подол ее платья, спустил с себя брюки и вошел в ее плоть. Он двигался очень медленно и осторожно, а она лежала под ним, непривычно тихая и спокойная.

— Я люблю тебя, — прошептала она. Интересно, слышал ли кто-нибудь, чем они занимаются?

«Да поможет мне Бог!» — думал он, но он ей верил. Да и как он мог ей не верить? Она молча держала его в объятиях и внутри своего тела, полностью отдавая себя. Он понимал, что ей сейчас не достичь пика наслаждения. Тем не менее она отдавала себя ему, ничего не получая взамен.

— Я люблю тебя, — повторил он. И он знал, что она услышала его слова любви и множество других, невысказанных слов.

И не было между ними никаких барьеров.