Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова

искусной, тонкой работы. Персты отличались по форме и размеру (были среди них мизинец, безымянный и большой), были полыми и в основании имели резьбу, да и анатомические подробности с оттиснутыми ногтями и сгибающимися фалангами свидетельствовали о том, что это — не просто украшения или сувениры.

Тишину нарушил женский голос, грубоватый, низкий, но полный преданности. Он принадлежал той самой голодранке с мёртвым младенцем на руках; последнего, впрочем, и след простыл.

— Народ уже собирается, большинству даже платить не пришлось. Хватило лишь зажечь их словами о справедливости и переменах к лучшему, и пожар разгорелся.

— Жадность порождает бедность, бедность даёт начало бунту. Из бунта же извлекают прибыль все, кто могут — кроме самих бунтовщиков. Наши солдаты удачи уже дали ответ на предложение, от которого вряд ли кто-то сумеет отказаться?

— Да. Их корабли уже вот-вот прибудут в нужное место, — донеслось с уст одноглазого.

— Хорошо. За мальчишкой человека тоже отправили, из важных поручений осталось только последнее, — фигура за столом сняла головной убор, давая волосам свободно рассыпаться, и пристально посмотрела на главного из шайки наёмников.

Сам одноглазый беспокойно забегал глазами по трюму, не решаясь сделать то, что следовало.

— Ну же! — прикрикнула на него сгорающая от нетерпения фигура. — Делай, что должно!

Колеблясь, мужчина всё же заносит руку и ударяет ладонью по лицу своего хозяина, оставляя на щеке последнего красный след. Сам он мельком глядит в бронзовое зеркало на столе и недовольно мотает головой.

— Ещё! Сильнее!

Следом за первым ударом обрушивается второй, на сей раз — уже кулаком, а за ним — третий, четвёртый, пока, наконец, сама жертва не подставляет тому губы и те не разбиваются в кровь.

* * * * *

Вещий Олег коснулся двумя пальцами переносицы и тряхнул головой, кое-где покрытой пеплом седины: они прибыли на место слишком поздно. Ни к чему были долгие разговоры с Ходутой и расспросы Богуславы, воевода только зря потерял время и не узнал ничего нового.

Дом Рейнеке, величественный и с тремя этажами, полыхал подобно поленьям в очаге, и вместе с ним на это грустное зрелище смотрела и прислуга торговца. Чумазые, покрытые копотью, кашляющие — они едва спаслись от всепожирающей огненной стихии.

— Что случилось? — склонился над одной из женщин Сверр, не обнаруживший никого в особняке Ланы и вскоре присоединившийся к воеводе и сыну градоначальника.

— Дом вмиг вспыхнул, господин, будто промасленная бумага. Я была на балконе и чудом успела сбежать, нас забросали горящей ветошью. Их было трое человек, но лиц я не рассмотрела.

— Рейнеке где? — не выдержал Ходута, не желая выслушивать слишком длинный рассказ служанки.

— Господин… когда всё началось, обедал на первом этаже.

Не успел никто из его спутников отреагировать, как гостомыслов сын бросился вперёд, к полыхающему изнутри зданию, из окон которого уже вырывались жадные языки пламени. Сверр кинулся вслед за непослушной детиной, но прямо перед ним несущая дверь балка не выдержала напора стихии и обрушилась, обдав его вихрем и пепла и искр — и отрезав путь вперёд.

— Ходута!

Пути обратно для оставшегося внутри юноши не осталось. Вылив на рукав остатки воды из фляги, двухметровый богатырь приложил влажную ткань к носу и рту, морщась от нестерпимого жара вокруг и кашляя от дыма. Так он продержится немногим дольше.

Столовая была где-то впереди, но вспомнить по памяти её местоположение он так и не сумел, да и можно ли было что-то достоверно рассмотреть в красно-сером мареве окружающего хаоса? Из одной комнаты он метнулся в другую, затем — третью, четвёртую…

Никого!

Особняк, словно пожираемое огнём живое существо, застонал и загудел, предупреждая наследника посадника о скорой кончине: некогда величественное строение превратилось в разваливающуюся гробницу. Пламя жадно плясало в темноте, грозя поглотить всё на своем пути.

Ещё одна балка затрещала и рухнула наискось, врезавшись в окно и сделав пламя ещё интенсивнее от притока воздуха снаружи, что работал подобно кузнечному горнилу. С каждой секундой шансы остаться в живых стремительно сокращались, а судженицы уже занесли свои ножи над его нитью судьбы.

Пригнувшись, он юркнул в единственное ближайшее помещение — и то была столовая. О предназначении комнаты, впрочем, напоминал лишь горящий стол с оставленными на нём тарелками с обуглившейся местами пищей и кувшином.

Последний Ходута и схватил, обдав себя тёплой водой… и заметив среди покрытых сажей половиц нечто совершенно малоприметное.

— Рейнеке, старый лис!

Старинный особняк, издав напоследок протяжный стон, обрушился под тяжестью невыдержавших пламя деревянных конструкций и рассыпался подобно карточному домику. Воздух перед ним наполнили пыль, копоть да ярко-оранжевые искры, похожие на роящихся мух, а воеводу, дружинника и челядь купца едва не снесло волной жара, обжигающего даже снаружи настолько, что едва ли кто-то мог пережить подобное внутри разрушенного здания.

* * * * *

1) Алтабас — разновидность парчи;

2) Гайно — нора, логово, жилище зверя, в т. ч. и кабана;

3) Прикол-звезда — Полярная звезда;

4) Полюдье — в Древней Руси так называли ежегодный объезд князем и дружиной подвластного населения ("людей") для сбора дани; Проходило обычно с конца октября-начала ноября до освобождения рек ото льда и начала навигации;

5) берзень (berzьnь) — март;

6) кветень (květьnь) — апрель;

7) касатка — ласточка;

8) травень (travьnь) — май.

Глава XXV: Длань Бога. Часть III

ГЛАВА XXV: ДЛАНЬ БОГА. ЧАСТЬ III

Пекло становится нестерпимым, и кажется, что всё в столовой в один миг превратилось в огромный пылающий огненный сгусток, жадным зевом Сварожича готовый проглотить очередную жертву целиком и без остатка. Каждый вдох обжигает лёгкие, поэтому Ходута задерживает дыхание — иначе внутренности его превратятся в жаркое, приготовленное в чугунке в старой-доброй печи.

Рука, обёрнутая влажной тряпицей, тянется к торчащей меж половиц ручке-кольцу, тянет за неё… и ныряет в мрачную неизвестность за считанные секунды до того, как жилище торговца пушниной издаёт сдавленный стон и рушится от проникшего в каждый уголок красно-оранжевого марева. Сверху доносится глухой звук обваливающихся балок и перекрытий, а сын градоначальника облегчённо поднимает голову и ударяется маковкой о потолок погреба.

— Ой!

Бешеное — от радости спасения! — сердцебиение уступает место совершенно иным чувствам. Там, сверху, над его головой, лежат десятки пудов обожжёного дерева, металла и прочего домашнего скарба. Станут ли искать нырнувшего в гущу пожара юношу или его тело на пепелище сразу? Хватит ли ему здесь воздуха или вместо раскалённого племени убьёт его затхлый подвал во сырой земле?

Никакой прелостью, однако, не пахло и в помине. Влажный, прохладный, но не отдающий ни плесенью, ни пылью воздух едва заметно колебался и шевелился,