Вера Крыжановская - Два сфинкса

– Не бойтесь, это я! Я очнулся от летаргического сна, – слабо прошептал он.

Бэр и граф радостно поочередно сжимали его в своих объятиях, а затем стали расспрашивать о подробностях его неожиданного воскресения.

– Меня разбудила Эриксо. Каким образом – я не знаю. Но, друзья мои, я боюсь, что она навсегда потеряна для нас, – ответил Ричард прерывающимся от слез голосом, и рассказал происшедшее в склепе.

– Как! Этот преступный колдун вторично осмелился отнять у меня моего ребенка? – вне себя вскричал граф.

Затем, потрясая кулаками, он с яростью прибавил:

– Но я сумею силой заставить его возвратить мне дочь!

Бэр опустил голову. Отерев набежавшую слезу, он с грустью сказал:

– Как вы хотите отнять у Аменхотепа любимую им женщину? Как станете вы бороться с этим гигантом, который повелевает силами природы, в сравнении с которыми мы ничтожнее пигмеев? Мое сердце говорит, что мы никогда больше не увидим бедную Эриксо. Постараемся же по крайней мере сохранить то, что оставила нам судьба, – он указал на Ричарда, бессильно опустившегося в кресло. – В данную минуту ему нужны все наши заботы.

Ричарда отвели в комнату профессора, где Бэр занялся им. Профессор напоил барона теплым вином и осмотрел его, так как тот жаловался на сильную боль в груди. С ужасом увидел Бэр на груди барона знак треугольника с крестом вверху. Только таинственный символ был красный, а не черный, как на груди Tea.

Часть III Клятва мага. Глава X

Эриксо очнулась от своего забытья вся разбитая и с тяжелой головой. Наконец, она открыла глаза и с удивлением оглянулась кругом. Она лежала на кровати, обложенная подушками. Вместо ночной батиствой рубашки, отделанной кружевами, на ней была надета короткая, расшитая серебром туника; маленькие ножки ее, обутые в золоченые сандалии, были открыты, а на руках звенели тяжелые браслеты.

Что это значит? Где она?

Стряхнув с себя оцепенение, она выпрямилась и боязливо стала осматриваться. Она находилась в большой комнате с эмалированными колоннами. Комната эта была уставлена низкими диванами, обитыми пурпурной материей. Посредине был бассейн из лазурита, в котором бил фонтан. Благоухающие редкие цветы в эмалированных горшках причудливыми группами были расставлены по комнате. Громадная дверь, задрапированная дорогой тканью, выходила в широкую галерею с аркадой, откуда несколько белых мраморных ступеней вели в сад, густая и темная зелень которого виднелась сквозь аркаду. Полная луна заливала своим ярким и в то же время нежньм, ласкающим светом волшебную картину, освещая кусты роз, орнаменты колонн и резные, точно кружевами украшенные арки.

Точно во сне Эриксо встала и пробормотала:

– О, как здесь прекрасно!

Она с наслаждением вдыхала аромат роз и лилий, и благовонный, освежающий ветерок ласкал ее смуглую щеку. Но вдруг она громко вкрикнула, схватилась обеими руками за голову и, дрожа всем телом, бессильно опустилась на мраморную скамейку; память вернулась и она ясно осознала предстоящее ей отныне несчастное существование. Эриксо даже не бросила взгляда на волшебное великолепие окружавшее ее. Что ей за дело до этих кустов роз, скрывающих стену, и до царской роскоши этого пустынного дворца, где она погребена навсегда! Она жаждала свободы, жаждала деятельной жизи, к которой привыкла, жизни с любимым человеком, среди живого реального мира, а предстоявшая ей однообразная и бесконечная жизнь показалась такой ужасной казнью, что с уст ее сорвав крик безумного отчаяния. Прижавшись пылающей головой к холодному мрамору, она закрыла глаза.

Буря, бушевавшая в душе, до такой степени поглотила ее, что она не видела, как в конце галереи появилась высокая и стройная фигура Аменхотепа, и не слышала, как он подошел к ней. Только когда он опустился на колени у мраморной скамьи и страстно обнял ее, она вздрогнула, открыла глаза и с умилением и ужасом смотрела на него. Эриксо дрожала, видя у ног своих того, кого она знала как повелителя; ей было страшно слышать, как эти суровые уста, привыкшие повелевать стихиями, вымаливают у нее теперь хоть каплю любви.

Лихорадочный румянец, пылавший на всегда бледном лице мага, его отрывистое дыхание, страстный взор, новые и чуждые речи, произносимые дрожащими губами – все доказывало, что душа, так долго сдерживаемая в своих порывах работой и знанием, проснулась наконец от своего векового сна и с отчаянием взывала: Homo sum! Я тоже подвержен всем человеческим слабостям!

Какой ужасный и непостижимый закон разбил этого мудреца, казалось, победившего все? Что низвело этого гиганта власти и могущества до роли просителя? Что пробудило в этой строптивой душе жажду пользоваться своими человеческими правами, которые он всегда отвергал?

– Полюби меня, Эриксо! Дай мне частицу того счастья, каким наслаждается каждое создание, и за этот час любви, блаженства и забвения я дам тебе все, что ты ни спросишь у меня.

– Все? – пробормотала Эриксо, и в ней шевельнулось было чувство жалости и участия к этому необыкновенному человеку, так странно побежденному судьбой, но эти чувства быстро сменились ненавистью и горечью, наполнявшими ее душу.

– Все? – повторила она, и белый огонек вспыхнул в ее глазах. – Ты мне дашь все, чего бы я ни попросила у тебя?

Видя, что Аменхотеп побледнел и смешался, она прибавила:

– Не бойся! Я не стану просить, чтобы ты вернул меня к нему.

– В таком случае, возлюбленная моя, я дам тебе все, что только в пределах моей власти. Располагай мною! Мое знание, как и моя любовь, у ног твоих.

– Дай мне в этом клятву мага и я забуду прошлое и будущее! Я буду думать только о добре, которое ты мне сделал, буду любить тебя и дам тебе часы счастья, которые ты просишь у меня.

Аменхотеп выпрямился. Глаза его сверкнули, а голос твердо звучал, когда он поднял руку и произнес:

– Клянусь моей звездой мага исполнить все, что ты ни попросишь у меня! – и над челом его брызнуло ослепительное пламя – свидетель его клятвы.

Эриксо с криком радости бросилась в его объятия, обвила его шею руками и горячо поцеловала в губы.

Опьяненный и ослепленный страстью, он не заметил жестокой улыбки, скользнувшей на ее устах.

Счастливый, словно переродившийся Аменхотеп сел на скамейку рядом с Эриксо и стал говорить ей о своей любви, о вынесенных им муках ревности и о будущем их, полном счастья, о котором он мечтал.

И она с удивлением рассматривала его. Он, казалось, помолодел и похорошел; суровая строгость черт сменилась радостным беззаботным и нежным выражением. Он стряхнул со своих плеч бремя векового труда, изысканий и побед над природой и собой, чтобы снова сделаться человеком, каким был, пока не переступил рокового порога пирамиды.