Елена Арсеньева - Звезда королевы

Он опустил голову, умолк.

— И как же ты… — пролепетала Мария, содрогнувшись, представив себе руки, сотрясающие осклизлую тяжелую решетку в последнем усилии жизни… и все слабее, все слабее…

Вайян поднял голову. В глазах его была растерянность.

— Сам не знаю. Я бился, бился об эту решетку… Труп какого-то бедняги, уже весь разбухший, облепленный мутью, колыхался рядом, словно успокаивая: ничего, мол, ничего, оставь напрасные усилия, и помню еще последнюю вспышку ненависти к Мердесаку, помню свою клятву, что если мне не выбраться на свет Божий, то хоть призрак мой отыщет проклятого убийцу и отомстит ему. Потом я потерял сознание, потом… не помню, не знаю, что было потом, не помню, как я очутился на каменных ступеньках набережной. Может, уже в беспамятстве нашел какую-то лазейку, может быть, ржавый замок решетки не выдержал моих усилий, а может, я все еще болтаюсь там, в вонючих сточных водах, то опускаясь на дно, то всплывая, весь раздутый, оплывший, — болтаюсь рядом с моими товарищами по несчастью… Так что, возможно, это призрак мой исполнил ту последнюю клятву, явился сегодня сюда, к Мердесаку…

Он говорил, понурясь, невнятно, как в бреду, и у Марии зубы вдруг начали выбивать неудержимую дробь.

Вайян поднял голову, увидел бледное лицо Марии и, расхохотавшись, заключил ее в объятия, стиснул так крепко, что она невольно вскрикнула.

— Да нет, нет, не бойся! Я живой, живой!

— Ты уверен? — нашла в себе силы улыбнуться Мария.

— А как же?! Разве призрак может в один присест умять жареного каплуна? Да еще целый хлеб впридачу! Разве призрак может выпить две бутылки вина и… — он лукаво подмигнул, — так опьянеть, чтобы спать двое суток? Разве призрак может перенести на себе красотку через лужу и при этом успеть срезать кошелек из-под ее юбок?

— Призрак-то? — хмыкнула Мария. — Кошелек срезать? Вообще-то, наверное, нет, но твой призрак — очень даже может!

Вайян расхохотался:

— Да разве может призрак участвовать в похищении той же красотки, угрожать ей, — а потом так потерять от нее голову, чтобы свалиться с нею на кровать, предаться любви и позорно проспать ее бегство… — Он осекся, пораженный тем, как вдруг померкло лицо Марии, пораженный блеском ее глаз, наполнившихся слезами. — Что?

Она покачала головой, но Вайян побледнел так же, как она.

— Что-то было… не так? — прохрипел он.

Мария нехотя кивнула.

— И твой муж узнал?

Мария опять кивнула.

Вайян сокрушенно покачал головой и еще крепче прижал ее к себе.

— Да… я тебя подвел…

— Я бы хотела уйти отсюда. — Мария отстранилась от притихшего Вайяна.

— Да-да, конечно? — засуетился он. — Вот здесь, в шкафу, лестница, я тебе покажу…

Мария взяла со стола заветный серый мешочек.

— А ты не знаешь какого-нибудь надежного ростовщика? — спросила она с опаской.

Вайян посмотрел на нее с удивлением:

— Зачем?

— Как зачем? Мне нужны деньги, много денег — пятьдесят тысяч ливров. И как можно скорее!

У Вайяна был такой изумленный взгляд, словно он отродясь не слыхивал ничего более странного.

— Еще, что ли? Кроме этих? — Он кивнул на мешочки, лежащие на столе.

— А, ну конечно, я и не подумала даже! — Мария вновь опустила на стол серенький шелковый мешочек и, сняв шейный платок, кое-как увязала в него мешочки с деньгами. С усилием подняла узелок:

— Ого! Тяжеленький! Ну, пойдем же быстрее…

— Погоди! Ты забыла! — Вайян протянул ей драгоценности, и теперь пришла очередь Марии уставиться на него изумленными глазами.

— Это же заклад! — И вдруг до нее дошло, что имел в виду Вайян. — Я не могу. Я так не могу!

— Как не можешь? — спросил Вайян. — Как именно? Не можешь забрать свои вещи у человека, замышлявшего изнасиловать и убить тебя?

— Но это грабеж, — прошептала Мария. — Эти деньги — или драгоценности вместо них — принадлежат ломбарду.

— Так вот, чтоб ты знала, — назидательно поднял палец Вайян. — Все, что принадлежит ломбарду, хранится там, в том зале, через который ты проходила, вернее, в комнатах, отгороженных решетчатыми дверьми, а здесь был личный кабинет поганого Мердесака, и все, что он держал тут, принадлежало ему… и мне.

— Тебе?!

— Ты слышала, что он сказал? Мердесак сам признал, что он мне должен. Так что никакой это не грабеж — я просто прошу тебя взять деньги. В конце концов, — он быстро и жалобно заморгал, — это же я… это из-за меня… чует мое сердце, ты из-за меня столько натерпелась, я же чувствую!

У Марии защипало глаза. Да, кажется, Вайян или знал больше, или чувствовал тоньше, чем хотел показать! Она задумчиво теребила алую завязку, а в памяти вдруг снова возникло милое лицо матушки в мягком сиянии жемчугов. Ну разве это не будет только справедливо — что она сбережет матушкины подарки?

— Вот-вот, — кивнул Вайян. — А ей… ну, ей! — ты отдай эти деньги. На них кровь и слезы — они с нею сами сочтутся. — Мария подалась вперед, порывисто коснулась губами губ Вайяна. Он вздрогнул, словно хотел снова обнять ее, но она отпрянула и покачала головой.

— Нет, нет! Вайян, мне нужно, нужно идти!

— Хорошо.

Он пошел было к шкафу и вдруг замер, схватился за голову, понурился, словно бы даже меньше ростом сделался, и недоброе предчувствие заледенило душу Марии. Она метнулась к входной двери, рванула, но ее даже Виданжор не тотчас отворял, что же говорить о ней, обессиленной? Вайян одним прыжком оказался рядом, оттолкнул ее от двери:

— С ума сошла?! Если ты выйдешь отсюда, все увидят, как ты вышла с кучей денег, а потом найдут здесь заколотого Мердесака… И даже если я сброшу его в люк, все равно… кровь! — Он повел рукою вокруг. — Нет, ты должна уйти незаметно, я выведу тебя, только…

— Что? — прошелестела Мария похолодевшими губами; и не поверила себе, услыхав в ответ:

— Напиши ту бумагу.

Ноги Марии подкосились, она, наверное, упала бы, да какое-то сиденье, к счастью, оказалось рядом; она тяжело опустилась на него и только тогда заметила, что это — кресло, которое недавно едва не сделалось местом ее погибели.

Несколько мгновений назад она, присядь невзначай, вскочила бы с него, как с горячих угольев, а сейчас ей было все равно. Жалость, нежность, и взаимное сочувствие, и понимание, и горячность дружбы, соединявшие ее с Вайяном только что, вмиг изчезли, изчезли без следа, как бы развеялись иссушающим ветром чьей-то безмерной алчности…

Она не плакала — сухая горечь жгла горло, но в ее склоненной голове и понурых плечах было такое отчаяние, что Вайян вдруг повалился ей в ноги, схватил, зацеловал ледяные, безвольно повисшие руки, бессвязно, горячечно забормотал: