Филиппа Грегори - Другая Болейн

Но Анна все равно не рада. Стоило ей услышать, что я собираюсь в Гевер на лето — побыть с детьми, примчалась в комнату, словно за ней по пятам гнались все силы ада.

— Не можешь ты меня оставить, пока длится судебное разбирательство. Ты мне здесь нужна. Рядом.

— Анна, мне тут нечего делать. Я не понимаю и половины того, что они говорят, а что понимаю — слушать не хочу. Обсасывают до косточки, что там принц Артур сказал на другой день после свадьбы, обсуждают сплетни служанок с доисторических времен. Не желаю я этого слушать, полная белиберда.

— Думаешь, мне интересно?

Мне бы догадаться, к чему это все идет. Такой уж у нее был голос.

— Тебе надо туда ходить, ты всегда будешь при дворе, — попыталась я ее урезонить. — Но они ведь скоро закончат. Признают, что королева была замужем за принцем Артуром, их брак был действительным, значит, ее брак с королем никуда не годится. И тогда дело сделано. Зачем тебе понадобилась я?

— Потому что мне страшно, — внезапно вырвалось у нее. — Я боюсь. Все время боюсь. Не можешь ты меня сейчас оставить одну, Мария. Ты мне нужна.

— Анна, Анна, чего ты боишься? В суде не произнесут ни слова правды, правда никого не волнует. Там все будет, как скажет Уолси, а он предан королю до мозга костей. Да и Кампеджо тут по приказу Папы, а тому только и нужно, чтобы все поскорее закончилось. Перед тобой прямая дорога. Не хочешь быть здесь, во дворце, — переезжай в новый дом в Лондоне. Не хочешь спать одна — так у тебя шесть фрейлин. Боишься, что король увлечется какой-нибудь новой девчонкой, — прикажи ему отослать ее от двора. Он для тебе сейчас все сделает. Сейчас всякий для тебя все, что ни пожелаешь, сделает.

— Кроме тебя! — Она не могла сдержать своей злости.

— А мне для чего стараться? Я просто еще одна сестричка Болейн. Ни денег, ни мужа, ни будущего, во всем от тебя завишу. Ни детей, если только милостиво не позволят с ними повидаться. Ни сына… — Мой голос на мгновенье дрогнул. — Но мне разрешили съездить и побыть с ними, и я поеду. Тебе меня не остановить. Никакая сила меня не остановит.

— А как насчет короля? — пригрозила сестра.

Я повернулась к ней, в голосе металл:

— Послушай, Анна. Если ты его подучишь запретить мне видеться с детьми, я повешусь на твоем новом шитом золотом кушаке в твоем новом лондонском доме, и тебя обвинят в моей смерти. Кое с чем и тебе не стоит играть. Даже тебе меня не остановить — я это лето проведу с детьми.

— С моим сыном, — поправила она.

Тут мне пришлось проглотить свою ярость, не дать себе волю, а то бы лететь ей сейчас из окна, сломать бы ей свою самодовольную шею на каменных плитах нижней террасы. Я глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

— Знаю, знаю, — сказала спокойно. — И еду прямо к нему.

Я отправилась попрощаться с королевой. Она сидела одиноко в пустых, молчаливых комнатах, вышивая огромную престольную пелену. Я помедлила у двери.

— Ваше величество, я пришла засвидетельствовать свое почтение перед отъездом. Уезжаю провести лето с детьми.

Она подняла глаза. Мы обе знали — мне больше не надо спрашивать ее разрешения на то, чтобы покинуть двор.

— Счастливица, у тебя двое детей, — вздохнула королева.

— Да. — Я понимала, она думает о принцессе Марии, к которой ее с Рождества не подпускают.

— Но твоя сестрица получила сына, — заметила Екатерина. Я кивнула, — если попробую отвечать, голос выдаст.

— Госпожа Анна решила играть по-крупному, — продолжала королева. — Ей понадобились и мой муж, и твой сын. Всего сразу захотелось.

Даже глаз не осмеливаюсь поднять, пусть уж лучше не знает, о чем я думаю.

— Буду рада провести это лето подальше от двора, — бормочу тихонько. — Надеюсь, ваше величество соизволит меня отпустить.

На губах у королевы Екатерины появилась тень улыбки.

— Мне так хорошо прислуживают. — Теперь она уже не скрывает иронии. — Я вряд ли и замечу, что тебя нет, — такая меня толпа окружает.

Я стояла молча, не зная, что и ответить, — вокруг пустынные комнаты, которые я помню такими веселыми и оживленными.

— Надеюсь еще послужить вашему величеству, когда вернусь в сентябре, — осторожно проговорила я.

Она отложила иглу. Взглянула мне прямо в лицо:

— Конечно, ты еще послужишь мне. Я буду здесь, в этом нет никаких сомнений.

— Безусловно, — соглашаюсь, чувствуя себя настоящей предательницей.

— Никогда у меня не было такой хорошей придворной дамы, как ты, такой заботливой и услужливой. Даже когда ты была еще совсем глупой девчонкой, Мария.

Я ощущаю себя кругом виноватой, еще тише шепчу:

— Хотелось бы мне оставаться вам полезной. Даже когда служу другим господам, а не вашему величеству, нередко об этом сожалею.

— Ты говоришь о Фелипесе? — легким тоном спрашивает она. — Мария, дорогая моя, я знала, что ты все расскажешь отцу, или дяде, или даже королю. Я понимала — ты заметишь записку, знала, что случится с посланцем. Хотела, чтобы они следили не за тем портом, считали, они его легко поймают. А он доставил послание моему племяннику. Я сама тебя выбрала быть моим Иудой, уверена была — ты меня предашь.

Я краснею до корней волос.

— Не осмеливаюсь даже просить вашего прощения.

Королева пожимает плечами.

— Половина моих фрейлин, если что услышат, сразу бегут к кардиналу или к королю, а то и к твоей сестрице. Я уже научилась никому не доверять. Похоже, я умру, разочаровавшись в своих друзьях, но в муже я не разочаровалась. Просто у него плохие советчики, все это не больше чем мимолетное ослепление. Он еще придет в себя, помяни мое слово. Он знает, я была ему доброй женой. Он знает: не может у него быть другой жены. Он еще ко мне вернется.

— Ваше величество, боюсь, что не вернется. Он пообещал моей сестре жениться на ней, дал ей слово.

— Он не может дать ей слово, он женатый мужчина, ему нечего обещать другой женщине. Его слово — мое слово. Он на мне женат.

Что я еще могла сказать?

— Пусть Господь благословит ваше величество.

Она грустно улыбнулась, словно знала, как и я, — это прощание навсегда. Когда я вернусь, ее не будет при дворе. Подняла руку, благословила меня, пока я делала реверанс.

— Да пошлет тебе Бог долгую и радостную жизнь, тебе и твоим детишкам.

Гевер стоял залитый солнечным светом. Маленькая Екатерина научилась писать все наши имена, почти не делала ошибок и вызубрила пару песенок по-французски. Генрих, совершенно невежественный, слегка пришепетывал и никак не мог произнести букву „р“. Это было так очаровательно, что я его почти не поправляла. Он называл самого себя Тенвих, а ко мне обращался „моя довогая“. Нужно иметь каменное сердце, чтобы сказать своему дорогому малышу, что он все говорит неправильно. Не объяснила я ему и про усыновление. Теперь я вроде бы и не мама, по закону матерью считается Анна. Не могла я заставить себя рассказать своему сыночку, что его у меня украли, а меня заставили с этим согласиться.