Мэри Бэлоу - Неотразимый

– Ты… ты не жалеешь о том, что случилось в Лондоне? Она решительно покачала головой и направилась к окну в конце галереи. Действительно, за домом были разбиты яркие цветники, перемежающиеся лужайками с расставленными на них скамьями.

– Софи, – тихо сказал он.

Он приблизился к ней почти вплотную. Она вся съежилась и вдруг произнесла то, о чем и думать не думала, что никогда не собиралась поверить ни единой душе.

– Мне нужно кое-что сказать вам. Относительно тех писем.

Последовало молчание. Если он сейчас не заговорит, подумала София, она не посмеет продолжать, а значит, так и не испытает облегчения от признания, которого, как она сейчас поняла, так жаждала ее измученная душа.

– Ты говоришь про те письма, которые сжег Кен? – наконец спросил Натаниель. – Но тебе ничего и не нужно говорить, Софи. Никто из нас их не читал. И мне безразлично, кто была та женщина. Меня задевает только тот факт, что Уолтер тебя оскорбил. Может, то, что его нет в живых, к лучшему для всех нас.

– Они были написаны не женщине, – сказала она, закрыв глаза и низко опустив голову.

На этот раз молчание казалось еще более долгим.

– Это был лейтенант Ричард Калдер, – сказала она. – Я его не знаю. Может, вы знаете или помните это имя.

– Это тот самый человек, которого он пытался спасти и при этом сам погиб. – Натаниель старался говорить как можно спокойнее.

– Какая ирония судьбы! – усмехнулась она, но тон ее был серьезным. – Уолтер был посмертно награжден, а мне пожалованы дом и пенсия – за то, что он проявил отчаянный героизм при спасении младшего по званию офицера – своего любовника.

– Софи!

Ей не следовало обременять его этой постыдной историей. Она могла только до глубины души смутить его. Больше того, вызвать у него брезгливое отвращение. Именно этого она и боялась, когда ее шантажировал Борис Пинтер. Но сейчас это почему-то уже не имело такого значения. Она почувствовала сильнейшее желание поведать ему правду.

– Я ничего об этом не знала, Натаниель, – сказала она. – Оказывается, он писал эти письма на протяжении двух лет и выражал в них свою глубокую страсть, что подтверждало их физическую близость. Но Уолтер вел себя очень скрытно, так что я ничего не заподозрила. Правда, ему приходилось все скрывать. Его бы разжаловали, если бы все это вышло наружу. А ведь это преступление. За это могли бы и повесить, верно?

– Да.

– Если бы лейтенант Калдер был так же скрытен, я никогда бы об этом не узнала. И Борис Пинтер тоже. Но после его смерти стали разбирать его вещи и среди них нашли эти письма, которые он хранил.

– О, Софи! – сочувственно пробормотал Натаниель. Она изо всех сил уцепилась за подоконник обеими руками.

– Должно быть, вас он тоже любил. Возможно…

– Но я не знала о… о его вкусах. Да и как я могла узнать? Он женился на мне, когда мне было восемнадцать лет. Я была наивной, неопытной девушкой и мечтала счастливо прожить с ним всю жизнь. Он вовсе не был жестоким. Не думаю, что, он намеренно причинил бы мне боль. Мне кажется, он решил жениться, чтобы выглядеть солидным и респектабельным человеком. А кроме того, он надеялся убедить себя в том, что… Ну, что он нормальный мужчина. Он… Я… О, Натаниель! – Она закрыла лицо руками. – В нашу брачную ночь… после того… он бросился к ширме… и его вырвало!

Она услышала за своей спиной постукивание его ботфортов по паркетному полу, когда он отошел от нее. И вся замерла от ужаса содеянного. То, что она вдруг рассказала ему об этих интимных кошмарных подробностях, для нее самой было полной неожиданностью. Как у нее все это вырвалось? И кого она посвятила в эту мерзость – самого Натаниеля?!

Она слышала, как он вновь приблизился и остановился у нее за спиной, но не смела посмотреть на него.

– А теперь расскажи мне обо всем, – мягко предложил Натаниель. – Расскажи мне все, о чем тебе хочется сказать, Софи. Не забывай, я твой друг.

Некоторое время она не могла говорить, а только с силой прикусила губу, чтобы остановить подкативший комок рыданий. Никогда и никто не говорил ей таких драгоценных слов!

– После того как прошла неделя… таких вот отношений… я попросила, чтобы он отправил меня к моим родителям, – наконец заговорила она. – Вот тогда он и признался мне во всем и умолял меня остаться с ним. Я не могла вынести мысль о том, чтобы вернуться домой, где все будут считать, что я ему не подошла. И тогда мы заключили с ним сделку. Мы договорились, что будем жить как муж и жена – чтобы так думали все окружающие, а на деле будем просто товарищами. Мыдалидруг другу обещание, что сдержим клятву, данную в церкви, будем верны друг другу и не будем вступать в связь с другими. Я выполнила свое обещание. И была уверена, что он выполнял свое… пока ко мне не явился Борис Пинтер с этими письмами.

И опять оба надолго замолчали.

– Значит, – наконец заговорил он, – после первой недели твоего замужества, когда тебе было восемнадцать лет, у тебя никого не было… до меня?

– Нет. – Она отрицательно качнула головой.

– И полагаю, именно после этой первой недели ты и начала скрываться?

– Что?

София по-прежнему смотрела в окно и видела прогуливающихся среди цветников Джорджину и Льюиса. Молодые люди держались за руки и выглядели такими юными и невинными, очевидно, ожидая долгой и счастливой жизни друг с другом после завтрашней церемонии в церкви. София всей душой молилась, чтобы их ожидания оправдались.

– Именно с того момента ты стала носить одежду, которая тебе не подходила, и приобрела сдержанные и доброжелательные манеры пожилой особы?

Именно тогда, Софи, ты стала от всех таить свою красивую внешность и женственность? И даже от себя самой?

– Разум мне подсказывал, что Уолтера не могла ввести в искушение даже самая красивая женщина. Он объяснил мне – и я ему поверила, – что он так же естественно начал с юных лет восхищаться мужчинами и желать их, как другие мужчины – женщин. Он начал этим заниматься не из чувства противоречия и не потому, что у меня были какие-то недостатки. Просто он был так создан, вот и все. Я не могла его ненавидеть, Натаниель. Но… но я чувствовала себя такой… неподходящей. Я думала, что если я была бы хоть немного красивее или чуть более опытной… Он избегал даже касаться меня.

– Это чертовски несправедливо! – сказал Натаниель, удивив ее как резкостью выражения, так и гневом, с которым он его произнес. – Несправедливо, что из-за него страдать пришлось тебе, Софи! Почему ты просто не рассмеялась в лицо Пинтеру и не послала его ко всем чертям? И почему не обратилась к нам, когда мы встретились этой весной?

Наконец она нашла в себе силы повернуться к нему. Лицо его окаменело, как, бывало, после сражения, когда он смотрел на убитых и раненых солдат, и было очень бледным.