Уйда - С волками жить...

Несколько дней спустя Иура уехал к отцу в Шотландию, и перед отъездом имел продолжительный разговор с лэди Долли, в котором высказал ей все, что знал о ветреной жизни Зурова в Париже.

Она слушала рассеянно, очевидно, не придавая веры его словам.

Прошло еще несколько дней; однажды вечером во время спектакля, на котором Верэ не присутствовала, так как на домашнем театре в Фелиситэ давалась какая-то чересчур уж неприличная оперетта, Зуров подсел к лэди Долли, и с той недоброй улыбкой, которой она так боялась, без дальних околичностей, сказал ей:

— Не правда ли, милэди, мы всегда были добрыми друзьями, вы меня хорошо знаете и можете судить обо мне беспристрастно. Что бы вы сказали, если б я сознался вам, что ищу руки вашей дочери?

Лэди Долли молчала.

— У каждой матери для вас один ответ, — с усилием, наконец, заговорила она. — Вы слишком добры, и я слишком счастлива.

— Так я могу говорить с ней завтра?

— Позвольте мне прежде потолковать с ней, — быстро проговорила она, — она так еще молода!

— Как вам угодно. Скажите ей, что я сам и все, что я имею — у ее ног.

— Что вы только нашли в ней, Господи Боже мой! — воскликнула она с изумлением.

— Она избегала меня, — отвечал Зуров, и потом прибавил самым любезным тоном:- К тому же, она ваша дочь.

Оркестр заиграл, занавес взвился.

— Здесь очень жарко, — прошептала леди Долли, — нельзя ли отворить окно? Вы меня так удивили…

«Никогда мне не убедить ее», — думала леди Долли, широко раскрытыми глазами глядя в темноту своей спальни, в течении длинной, бессонной ночи.

V

На следующее утро Верэ возвращалась из саду с полными цветов руками, и тихонько пробиралась по корридору, боясь разбудить кого-нибудь, как вдруг дверь из комнаты матери отворилась, и до ушей девушки долетел ее голос, звавший ее.

Верэ вошла свеженькая и веселая, с невысохшей еще росой на волосах.

Мать, уже облеченная в изящный утренний капот бирюзового цвета, раскрыла объятие, приняла в них дочь и напечатлела поцелуй на лбу ее.

— Дорогое дитя мое, — прошептала она, — у меня есть для тебя новость, новость, которая меня несказанно радует, Верэ.

— Да? — промолвила дочь, стоя перед нею с широко раскрытыми глазами.

— Очень, очень радует, так как обеспечивает твое счастие, — продолжала мать. — Может быть, ты и догадываешься в чем дело, дитя, даром что так молода, и почти не знаешь, что такое: любовь. Верэ, мой старый друг князь Зуров просил у меня твоей руки.

— Мама! — Верэ сделала шаг назад, и остановилась. Безмолвное изумление, полное недоверие, невыразимое отвращение отразились на лице ее.

— Ты удивлена, милочка, — продолжала, между тем, лэди Долли самым любезным тоном, — понятно, ты такое дитя. Но, подумав с минуту, ты увидишь, как лестно для тебя это предложение, ты…

— Мама, — снова вскрикнула девушка, и на этот раз то был крик ужаса.

— Не повторяй, сделай милость: мама, мама! — ты знаешь, что я это ненавижу! — заговорила лэди Доли уже более естественным тоном. — Ты такая глупенькая, придумать не могу, что он в тебе нашел, но что-нибудь да нашел же, если хочет на тебе жениться. Это очень хорошая и выгодная партия, Верэ, — лучшей и желать нечего.

Лэди Долли остановилась на минуту, желая перевести дух, и подалась слегка вперед, чтобы снова поцеловать дочь, но Верэ отшатнулась от нее, глаза ее потемнели от гнева, губы дрожали.

— Князь Зуров — не благороден, — тихо, но с горечью проговорила девушка. — Он знает, что я ненавижу его и считаю дурным человеком. Как же смеет он так оскорблять меня!

— Оскорблять тебя! — почти вскрикнула лэди Долли. — Да ты с ума сошла или нет? Человек, за которым пол-Европы гонялось в течении пятнадцати лет!.. Да и когда почиталось предложение оскорблением, желала бы я знать?

— По-моему, оно может быть величайшим, — по-прежнему тихо проговорила Верэ.

— «По-твоему», «ты думаешь», да что ты такое, чтобы сметь думать? Скажи лучше, что ты поражена, это пожалуй естественно. Ты не замечала, что он влюблен в тебя, хотя все это видели.

— Не говорите таких ужасов!

Румянец залил щеки девушки, она закрыла глаза руками.

— Ты просто смешна, — с нетерпением заговорила мать, — и если только не играешь комедии — то ты совершенная идиотка. Не серьёзно же ты говоришь, утверждая, будто человек, предлагающий тебе занять положение, на которое пол-Европы точило зубы, оскорбляет тебя.

— Если знает, что я не выношу его, то, конечно, оскорбляет, — с сверкающими глазами проговорила Верэ. — Передайте ему это от меня. О, мама, мама! как могли вы позвать меня, чтобы заставить слушать подобные вещи! Я не хочу выходить замуж. Отпустите меня в Бульмер. Ни я не создана для света, ни свет для меня.

— Что правда, то правда, — воскликнула мать, чувствуя, что ее что-то словно душит за горло. — Тем не менее ты вступишь в свет под именем княгини Зуровой. Эта партия мне по душе, а меня не легко заставить отказаться от того, чего я раз пожелала. Твои комедии я ставлю ни во что. В шестнадцать лет все девушки глупы и болтливы. Я такая же была. Слава Богу, что тебе так посчастливилось. Я совершенно отчаивалась. Ты хороша, это правда, но за то — старомодная, неприятная педантка! Вдобавок у тебя нет гроша за душой — понимаешь ли ты это?..

— Довольно, мама, — громко и твердо проговорила Верэ. — Можете передать от меня князю Зурову, в каких выражениях вам будет угодно, что я за него замуж не пойду. Не пойду, и только.

Затем, прежде чем мать успела раскрыть рот, она собрала свои цветы, и вышла из комнаты.

С завтраку лэди Долли сошла одна, и, конечно, поручение дочери не исполняла, а только просила Зурова подождать окончательного ответа, говоря, что девушка смущена, взволнована, и даже сама себя не понимает хорошенько. Верэ между тем написала своему претенденту сухой, но вежливый ответ, и поручила горничной отнести ему письмо; та, зная порядки, отнесла его Адриенне, которая, в свою очередь, вручила его леди Долли. Осторожная маменька письмо сожгла, дочери не сказала ни слова, и повезла ее на несколько дней гостить к какой-то своей приятельнице, дав Зурову слово вернуться к балу, который он собирался дать в честь принца Валлийского, обещавшего посетить его замок. Во все время своего отсутствие, лэди Долли без устали приставала в дочери, убеждая ее согласиться, уверяя, что ее записка не могла произвести на Зурова никакого серьёзного впечатление, что он просто счел это за детскую выходку и пр. Верэ по прежнему оставалась непоколебимой. На подмогу матери явилась лэди Стот; с первых же слов девушка поняла, в чему она клонит, и остановила ее вопросом: