Кэтлин Норрис - Чайка

– Право же, ничего, мама! – Девушка решительно опустилась на прежнее место, снова открыла книгу: она должна прочитать хотя бы несколько страниц и сидеть спокойно, чего бы ей это не стоило!

Но перечитываемые машинально цветистые фразы «Идиллий» Теннисона не доходили до ее сознания; она словно плыла по зачарованному морю своих грез, и ее фантазия ткала потрясающе романтическую историю Жуаниты Эспиноза.

«Есть что-то необычное в этом человеке… и он такой высокий и красивый…» – Перед нею вставало гладко выбритое загорелое лицо, черные непокорные волосы, немного насмешливая улыбка.

Жуанита сравнивала его мысленно с другими знакомыми молодыми людьми. Она встречалась с ними на вечерах в последний год ее пребывания в школе. И потом – у подруги Цецилии Леонард, ее брат Бернард очень славный малый, и Жуанита с ними обоими и их теткой, миссис Конвэй, провела чудесные две недели на каникулах. Бернард был очень, очень мил все время, если не считать последнего вечера, когда он вел себя просто глупо…

Но Кент Фергюсон – о, этот совсем другой! Ни разу до сих пор ей ни с кем не говорилось так просто и легко, и ни разу, никогда слова другого человека не имели для нее такого странно волнующего интереса. Она снова и снова вспоминала все, что он говорил там, в маленьком гроте под скалой.

Жуанита росла одна на ранчо, у нее не было товарищей ни в играх, ни в прогулках по окрестностям, которым она посвящала большую часть дня. Мария Кэттер научила свою дочь читать, писать и считать, читать наизусть «Барбару Фричи» и «Дитя Клоуна», приседать, чистить зубы, шить, стряпать, молиться, вытирать пыль, играть гаммы.

Но девочка научилась испанскому языку раньше, чем английскому, а скакать верхом раньше, чем хорошо ходить. Все особенности обитателей скал: змей, черепах, тарантулов, скользких черных осьминогов – Жуанита знала, как свои пять пальцев. Она знала, как нужно готовить красное вино из того кислого винограда, что рос за садом, как сплетать из ремней аркан для ловли животных и тому подобные вещи. И не в этом одном проявлялось ее деятельное участие в окружающей жизни. В сражениях между Лолой и Лолитой, например, она порой играла роль судьи, а когда с Долорес случился «грех», Жуанита взяла все дело в свои руки, категорически заявив, что не следует расстраивать сеньору сообщением о «безобразном» поведении Долорес. Она сама отправилась с плачущей Долорес к старику-священнику в миссию «Сан-Эстебан» и поговорила с ним, а старый падрэ поговорил с толстым, чернобровым Джоэ Биттэнкуром. И теперь шестнадцатилетняя Долорес была счастливой женой Джоэ и имела пухленького, темноглазого малыша, которого Джоэ обожал с глупой застенчивостью.

Но это было уже после того, как Жуанита вернулась из пансиона. Четыре года провела она там, гуляла в обществе других девочек в одинаковых форменных платьях, спала в дортуаре, болтала на их жаргоне, слепо обожала одну из бесстрастных, кротких наставниц-монахинь, участвовала в «борьбе партий», пережила ряд ссор и примирений, слез, объяснений, ночных заговоров, набегов на кладовую, приготовлений к именинам «матери» – начальницы пансиона.

Были преходящие горести, юные радости, мучения ревности, грусть, когда сестру Викторию перевели в другую школу.

Но не было во все эти годы, от тринадцати до двадцати трех, ничего более волнующего, чем встреча с Кентом Фергюсоном. Сегодня Жуанита сделала потрясающее открытие, что она – женщина.

Как странно звучал его голос, когда он, подняв глаза от узора на песке, говорил ей о себе… Отчего так сжималось сердце при каждом дрожании этого голоса? «Вы ведь не собираетесь провести здесь всю свою жизнь?» – сказал он ей. Думала она когда-нибудь об этом? Нет, кажется, до сих пор никогда. О чем теперь думает Кент Фергюсон в отеле в Солито? Если бы она осмелилась позвонить туда по телефону, то через минуту могла услышать его голос… От этой мысли Жуанита похолодела, и сердце у нее заколотилось. Придет ли завтра на ранчо этот высокий, статный человек в стареньком костюме для гольфа, с усмешкой в полуопущенных глазах? Будет ли он снова говорить с ней?..

– Мама! – позвала вдруг Жуанита.

Сеньора Мария, с непривычной рассеянностью раскладывавшая пасьянс, нервно вздрогнула при этом внезапном обращении к ней.

– Мама, ты сразу, как встретила отца, так и влюбилась в него?

Бледные веки сеньоры вдруг покрылись слабым румянцем, и старая дама улыбнулась.

– Нет, позже. А он меня полюбил с первой встречи. У моего родственника Лауэля Клэя были какие-то дела с Роберто Эспинозой. Это был человек лет пятидесяти, а мне было тогда за тридцать. Я была учительницей английского языка в школе для девочек…

– И, верно, все были ужасно удивлены, когда ты им сообщила о своем обручении?

– Да, вероятно… Не помню…

– Но, мама, когда же ты узнала, что любишь его? – жадно допытывалась Жуанита.

– Да по правде говоря… я почувствовала это только после того, как вышла замуж, – задумчиво отвечала старая дама. – Но я и раньше его всегда очень уважала, и он был так добр ко мне, что…

Глаза ее увлажнились, и она замолчала. Жуанита, склонив голову набок, как птица, с жадным интересом слушала и наблюдала за матерью: она пыталась представить себе ее молодой, трепещущей от волнения, любимой, склоняющейся на мольбы мужчины. Сеньора, всегда спокойная, сдержанная, бесстрастная, была загадкой для ее дочери. Как мало она, Жуанита, с ее вспыльчивостью и стремительностью, ее неожиданными слезами, бурными радостями и горестями, с ее пылкой фантазией, походила на свою мать! Муж сеньоры Марии умер, когда Жуаните было три года, и дочь совсем его не помнила. Иногда ей казалось, что какая-то тайна окружает память об отце, и внутренний голос говорил ей, что изо всех людей на свете меньше всего ее мать была склонна разъяснить ей эту загадку.

Жуанита думала о странной молчаливости и замкнутости матери, и вдруг в ее памяти всплыло нечто, отодвинутое на задний план более волнующими впечатлениями последних часов. Она спросила отрывисто:

– Мама, кто это приезжал к тебе сегодня? Чей автомобиль стоял во дворе под ивой – небольшой, серый?..

Лицо сеньоры Эспинозы из бледного стало пепельно-серым. Она уставилась на Жуаниту, словно гипнотизируя испуганную девочку и запрещая ей думать об этом, сковывая ее волю напряженно-неподвижным и властным взглядом.

– Какой, ты говоришь, автомобиль? – переспросила она медленно.

– Кажется, закрытый… маленький. Он стоял у ивы, и я не могла хорошо его разглядеть с берега…

– Должно быть, скупщик скота, – предположила сеньора.

Мускулы ее лица были по-прежнему напряжены, и та же искусственная неподвижность была в ее позе и взгляде.