Лиза Си - Влюбленная Пион

Я вошла в комнату, где на стенах висели поминальные дощечки предков моей семьи. Они представляли собой деревянные таблички с золотыми иероглифами. Тут были мои бабушка и дедушка, их братья и сестры и бесчислен­ные дальние родственники, которые рождались, жили и умирали в доме семьи Чэнь. После смерти их души разде­лились на три части и поселились в трех разных домах: в загробном мире, в могиле и в табличке. Глядя на дощеч­ки, я могла проследить историю моей семьи дальше, чем на девять поколений. Я верила, что часть души каждого предка, запечатленная в них, помогает мне.

Я зажгла благовония, опустилась коленями на по­душку и посмотрела на два больших свитка с портрета­ми предков, висевших над алтарем. Слева был портрет моего дедушки. Он был ученым и служил при дворе им­ператора. Благодаря ему наша семья заняла высокое положение. Он подарил нам покой и богатство. На пор­трете он был изображен в праздничном наряде. Дедуш­ка сидел, широко расставив ноги. В руке он сжимал рас­крытый веер. У него было суровое лицо. Кожа вокруг глаз была испещрена морщинами - знак мудрости и тяжелых мыслей. Он умер, когда мне было четыре года. Помню, он требовал, чтобы я вела себя тихо, и с трудом терпел присутствие моей матери или любой другой жен­щины из нашего дома.

Справа на стене висел длинный свиток с изображе­нием моей бабушки. Ее лицо тоже было строгим. Она пользовалась в нашей семье и в деревне особым уваже­нием, потому что во время Переворота умерла мучени­ческой смертью. До того как ей пришлось принести себя в жертву, дедушка занимал пост в министерстве общественных работ в Янчжоу. Бабушка покинула дом семьи Чэнь и переехала в этот город, чтобы жить там вместе с ним. Мои родители не знали, что надвигается катаст­рофа, и поехали в Янчжоу, чтобы навестить родителей. А когда они прибыли туда, страну захватили маньчжурские мародеры.

Каждый раз, когда я спрашивала маму о том, что произошло, она отвечала: «Тебе не нужно это знать». Од­нажды, в возрасте пяти лет, я имела наглость спросить, видела ли она, как умерла бабушка. Мама ударила меня с такой силой, что я упала на землю. «Не смей больше заговаривать со мной об этом дне». Она никогда не била меня, даже когда мне бинтовали ноги, а я больше не спрашивала ее о бабушке.

Другие люди, однако, вспоминали о бабушке почти каждый день. Для женщины нет ничего почетнее, чем остаться вдовой и отказаться повторно выйти замуж, даже если это означает, что ей придется пожертвовать своей жизнью. Но моя бабушка совершила нечто еще более поразительное. Она убила себя, но не сдалась мань­чжурским солдатам. Она была воплощением конфуцианского идеала целомудрия. Когда маньчжуры пришли к власти, они почтили ее подвиг тем, что о нем стали рассказывать легенды и помещать их в книгах для жен­щин. Они надеялись, что их женщины тоже будут стре­миться стать прекрасными женами и матерями, чтобы воплотить собой идеал верности и родственного долга. Маньчжуры были нашими врагами, но они превозносили мою бабушку и других женщин, покончивших жизнь самоубийством, когда разразилась катастрофа. Они хотели завоевать наше доверие и сделать так, что­бы в женских покоях опять воцарился порядок.

Я положила на алтарь принесенные жертвенные фрукты — превосходные белые персики.

— Могу ли я встретиться с ним сегодня? — спросила я, надеясь, что она даст мне совет. — Помоги мне, ба­бушка, помоги.

— Я прижалась к полу лбом, взглянула на ее портрет, чтобы бабушка видела, что я говорю ис­кренне, и опять опустила голову. После этого я подня­лась, расправила полы одежды и вышла из комнаты. А мои мольбы летели к бабушке вместе с дымком благо­воний. Но беспокойство, которое одолевало меня, ког­да я вошла в эту комнату, не исчезло.

За дверью меня ждала Ива.

— Твоя мать говорит, что ты опаздываешь к завтраку, сказала она. — Дай мне руку, маленькая госпожа, я отведу тебя.

Она была моей служанкой, но повиноваться при­шлось мне.

В коридорах было шумно и тесно. В нашем доме жили 940 пальцев*. Из них 210 принадлежали моим кровным родственникам, а 330 — наложницам и их детям — все они были девочками. И еще 400 пальцев было на руках наших поваров, садовников, кормилиц, нянек, служанок и так далее. Теперь, в праздник Двойной Семерки, паль­цев в нашем доме стало еще больше. В усадьбе жило мно­го людей, и она была построена так, чтобы все они нахо­дились в надлежащем месте. Поэтому в это утро, как обыч­но, десять наложниц из нашего дома — и двадцать три их дочери ели в отдельном зале. Три мои двоюродные сестры, которым начали бинтовать ноги, были заперты в своих комнатах. Остальные женщины расселись в Весенней беседке согласно своему статусу. Моя мать занимала в комнате почетное место, потому что была женой стар­шего брата. Она и четыре ее невестки сидели за одним столом, а пять моих маленьких двоюродных сестер и их няньки — за соседним. Я и три двоюродных сестры моего возраста имели отдельный стол. Наши гости также разделились, как обязывал их возраст и положение. В углу завтракали няни и кормилицы. Они ухаживали за деть­ми, которым еще не исполнилось пяти лет.

У меня была безукоризненная лилейная походка. Я, слегка покачиваясь, грациозно ступала по земле, и мое тело трепетало, словно цветок на ветру. Когда я села, сестры не поздоровались со мной. Они явно меня игнорировали. Меня это мало волновало. Мне уже выбрали жениха, и я часто повторяла себе, что в их компании мне осталось провести всего пять месяцев. Но после того, как вчера вечером я встретилась с незнакомцем в бесед­ке Спокойного ветра, я задумалась о своем будущем.

Мой отец и отец моего будущего мужа были друзья­ми с детства. Когда они сочетались браком со своими женами, то поклялись, что когда-нибудь объединят свои семьи, поженив детей. Я появилась на свет, когда в се­мье У уже было два сына. Через некоторое время мои Восемь Знаков* были совмещены со знаками младшего. Родители были счастливы, но я с трудом изображала радость, и сейчас делать это было особенно сложно. Я никогда не видела У Жэня. Может, он старше меня на два года, а может, на десять. Он мог быть рябым, низкорослым, жестоким, тучным, но ни мать, ни отец не предупредили бы меня об этом. Мне было суждено выйти замуж за незнакомца, и никто не обещал мне, что моя судьба будет счастливой.

— Сегодня нефритовая дева надела одежду цвета не­фрита, - сказала мне Ракита, дочь Второго дяди. Для нее, как и для всех нас, выбрали имя растения, но ник­то не звал ее так. Она имела несчастье родиться в не­удачный день, когда звезда ракитника в небе была наиболее заметна. Это значило, что, за кого бы она ни выш­ла замуж, удача уйдет из его дома. У ее матери был мягкий характер, и потому Ракита была такой полной, как женщина, вышедшая из детородного возраста. Тети и в том числе моя мать, умоляли ее не есть так много. Они надеялись, что когда-нибудь она выйдет замуж и мы избавимся от угрозы несчастья, нависшей над на­шим домом.