Робин - Проснись, моя любовь

И уже была очевидна вся тщетность прилагаемых усилий, как до нее донеслись голоса.

— Скажи Кейти, чтоб не спускала с ее светлости глаз, но и не беспокоила понапрасну. — Мужской голос казался веселым. — Пусть спит, сколько захочет. К тому времени, как она проснется, я хочу, чтобы приготовили обильный завтрак и горячую ванну. Возможно, в иной последовательности, думаю, всему остальному она предпочтет ванну. Попроси Кейти добавить туда большую дозу горькой соли. И пусть убедится, что вода действительно горячая.

— Очень хорошо, милорд.

Второй мужской голос звучал гораздо скучнее.

До Элейн дошло сразу несколько вещей: все ее внутренности болели, а плоть между бедер была словно продырявлена палкой. От простыней исходил резкий мускусный запах, абсолютно не похожий на ту цветочную композицию, к которой она привыкла. Первый доносившийся голос принадлежал лорду — Чарльзу, второй — его камердинеру Фрицу.

Элейн резко открыла глаза. Боль и запах были от секса, а причиной их возникновения являлся Чарльз.

И это была не ее комната, ни из девятнадцатого столетия, ни из двадцатого.

Дверь тихо закрылась. Чарльз склонился над кроватью, его глаза были насыщенного синего цвета, почти черные, складка в правом уголке губ полностью расправилась. Он выглядел абсолютно расслабленным и спокойным.

— Прошу прощения, не хотел тебя будить, — его голос был низким, хриплым от разделенного удовольствия. — Как ты себя чувствуешь?

Элейн закусила губу.

Как она себя чувствует? Очень непривычно. Непонятно. Слегка не в себе.

— Тебе больно?

Элейн начала было кивать головой, потом подумала, что лучше все отрицать. С другой стороны, а вдруг он тогда захочет повторить представление? Ее щеки вспыхнули, вспоминая масштабы их совместных выступлений прошлой ночью. Она энергично закивала головой.

— Дай мне взглянуть.

Элейн молча уставилась на него. Ей были не ясны его намерения до тех пор, пока рука с длинными загорелыми пальцами не приблизилась и не стащила с нее покрывала. Холодный воздух окутал все тело.

Вцепившись в покрывала, Элейн спешно отвела глаза от этих разоряющих пальцев.

— Не глупи. Я у тебя все видел и пробовал, Морриган, — его зрачки расширились. — Ну, хорошо, почти все. А сейчас лежи смирно.

Он сумасшедший? Элейн даже гинекологу не позволяла смотреть на то, на что он собирался взглянуть. Ну, хорошо, почти не позволяла — исключение составляли обязательные ежегодные взятия мазка.

— Удивительно, но ты везде покраснела.

Элейн плотно закрыла глаза.

— Даже здесь.

Теплый палец коснулся большого пальца на ноге. Элейн дернулась. Это было еще что, по сравнению с тем, как она трепетала, когда он касался ее там.

— Лежи смирно, дорогая. Я только хочу посмотреть.

Он раздвинул ее ноги, затем нежно развел мягкие складочки в стороны. Чарльз глубоко втянул воздух. Элейн почувствовала, что ее тело вспыхнуло, превратившись в огненный шар. И еще подумала, неужели у нее там тоже покраснело от смущения?

— Господи, как ты прекрасна! Лежи смирно. Позволь мне взять мочалку.

Элейн пришла в замешательство. Секундами позже ее тела коснулась прохладная ткань.

— Так лучше?

Это было довольно удивительным. Элейн вознаградила лорда энергичным кивком.

Он начал нежно обмывать ее. Элейн открыла глаза. Ее плоть была слишком, слишком чувствительной. Одной рукой он придерживал ноги, чтобы они не смыкались. Чарльз несколько раз провел там мочалкой, пока, наконец, не показалось, что он удовлетворен результатом. Тогда он отложил мочалку на кровать, держа ноги по-прежнему разведенными.

— Ты там, внизу, как шоколад с земляникой. — Его глаза с полной решимостью продолжали осмотр. Элейн почувствовала, как к ее смущению добавилось что-то еще. — Здесь, — палец нежно указал на наружные складки осматриваемой плоти, — шоколад, насыщенного цвета мокко, а здесь, — Элейн сморщилась, когда палец скользнул по всей длине внутренних влажных губ, — бархатистость спелой земляники.

Чарльз немедленно убрал палец.

— Бедная крошка, — пробормотал он, затем наклонился и поцеловал чувствительную кожу. Его язык был успокаивающим и обжигающе горячим. Он долго и неторопливо целовал ее, покрывая раз за разом поврежденную, измученную плоть. Чарльз ничуть не смущался, и когда он, наконец, поднял голову, жар, исходивший от тела Элейн, повысился на несколько градусов. Он натянул покрывала обратно.

— Я хочу, чтобы ты полежала в горячей ванне, и подольше. Кейти позаботится об этом. Затем я хочу, чтобы ты воспользовалась моим кремом. Он поможет тебе изнутри, куда не сможет проникнуть вода.

Он встал.

— Хочешь, я позову Кейти сейчас, или дать тебе еще немного поспать?

Элейн казалась себе беспомощным, маленьким ребенком, о котором до сих пор нужно заботиться.

— Позови Кейти сейчас, — голос звучал так же по-детски, вторя ее ощущениям.

Ванна помогла. Элейн была удивлена, что туда добавили горькую соль. Это было хорошо знакомое ей средство. Когда мать была жива, она дышала парами горькой соли. Элейн в то время была еще ребенком, подолгу просиживающим за пианино. После ванны Элейн осторожно воспользовалась кремом, которым снабдил ее Чарльз. Он оказался приятно прохладным и успокаивающим.

Она осторожно вытащила кончик пальца из тела, с которым за последние двадцать четыре часа сроднилась ближе, чем со своим собственным. Прежде чем усесться на стул, Элейн положила туда подушку, гоня прочь мысли о том, что о ней подумает Кейти. Затем набросилась на гору взбитых яиц — и вдруг остановилась с застывшей в воздухе вилкой, не донеся ее до рта. Да, уже слишком поздно беспокоиться о репродуктивной пользе яиц. Она или беременна, или нет. За яйцами последовали несколько кусочков бекона, тост с повидлом и миска земляники — она вспомнила сравнение Чарльза — со взбитыми сливками — ах, это ведь, наверное, он прислал. Вздохнув, Элейн села и слизнула каплю крема с губ. Как чеширский кот. Она вспомнила свою способность дотягиваться языком до кончика носа, которую обнаружила вчера на пикнике, и ухмыльнулась. Ну, точно, чеширский кот.

— Мэм, вам тут записка. Я обнаружила ее на полу под дверью.

Элейн рассматривала Кейти из-под опущенных век. Ах да, подумала она. Сейчас самое время отчитать служанку за плохое ведение домашнего хозяйства.

Кейти сунула записку в руку Элейн, сложила пустые тарелки с завтрака, взяла поднос и вышла в коридор.

Элейн недоуменно наблюдала за уходом горничной. Пожав плечами, она развернула записку. Почерк был с характерным левым наклоном. В точности, что она и подумала — Кейти уронила одну из записок Элейн и даже не потрудилась поднять ее. Она, должно быть, лежит здесь уже целую неделю, ведь Элейн лишь однажды писала письмо для служанки, когда Кейти вынудили приготовить ванну во время критических дней Элейн. Руки начали сворачивать кусок бумаги.