Жюльетта Бенцони - Фиора и король Франции

— Ну, что же? — нетерпеливо спросил Филипп.

Она не ответила и отвернулась, чтобы не смотреть в его глаза, в которых в этот раз горело негодование и вместе с тем печаль.

— Я… я не могу… но…

— Никаких «но», Фьора, прощай!

— Нет!

Этот крик терзал душу, но Филипп не хотел ничего слышать.

Он стремительно повернулся и вышел, а дверь церкви захлопнулась следом за ним, как надгробная плита.

Оставшись одна, Фьора опустилась сначала на колени, а затем, раскинув руки, упала на каменный пол. Она хотела уйти вся в этот ледяной камень могилы, на которой разбилась ее жизнь.

Там ее нашли Флоран и Баттиста.

Глава 2. ОПУСТЕВШИЙ ДОМ

Фьора никогда не думала, что можно так страдать. Она лежала на постели без движения, а слезы не переставая лились из ее глаз и стекали на волосы и подушку; она не могла ни есть, ни спать, в ней жила только одна лихорадочная мысль, которая ее медленно убивала; Филипп бросил ее, и навсегда. Он предпочел ей жалкий монастырь и могилу, рядом с которой он хотел закончить свои дни. Роковая связь с Лоренцо закончилась для нее страшным наказанием, навсегда разлучив ее с единственным человеком, которого она любила.

Замкнувшись в своем унижении, она ни одного мгновения не хотела думать о том, что Филипп, возможно, борется сейчас со всеми демонами ревности, не желала слушать утешительных слов, которые говорили ей все окружающие, и отказывалась уехать из этого города, где он, как она знала, живет в нескольких шагах от нее и находится в смертельной агонии.

С тех пор как ее подобрали на полу церкви в почти бессознательном состоянии, Флоран и Баттиста не знали, что им предпринять, а еще больше волновалась Николь Маркез, которой они кое-что рассказали. Как только Фьору поместили в ее комнату, молодой Колонна тут же поспешил в монастырь, чтобы сообщить обо всем де Селонже и попытаться смягчить его, но натолкнулся на настоящую стену.

— Для меня эта женщина умерла, — бросил Филипп с яростью, которая удивила молодого человека. — Она совершила непоправимое. Один раз я простил, больше — не прощу!

— Она считала вас умершим, и, как я понял, ей пришлось пережить серьезные испытания.

— Когда она отдавалась Кампобассо, то знала, что я жив!

То, что она считала себя вдовой, не может быть ей оправданием.

Допустим, я соглашусь жить с нею: сколько времени она останется мне верна? Ее красота привлекает мужчин, а она позволяет увлечь себя любовью.

— Она любит только вас! — горячо воскликнул Баттиста.

— Может быть, а может, она и заблуждается, — покачал головой Филипп. — Что будет, когда наступит однообразие повседневной жизни? Кому она позволит развлечь себя? Какого мужчину мне придется убить, если… я не убью ее саму? Нет, Колонна! Я отказываюсь! Я не желаю сходить с ума.

— А здесь с вами этого не случится? Вы не созданы для монашеской жизни… так же, как и я, но теперь я сам знаю, что ошибался!

— Вы выбрали единственное убежище, достойное рыцаря, но теперь у вас есть другие причины, чтобы продолжать жить! А я буду по-прежнему нести караул у могилы того единственного хозяина, которому я был согласен служить. Если мир не придет в мою душу, то я пойду, как уже однажды собирался, воевать с турками.

— А… ваш сын? Вы не хотите даже его увидеть?

Взгляд Филиппа блеснул, но он сразу прикрыл глаза веками.

— Я безумно хочу его видеть! — взорвался он. — Но если я его увижу или дотронусь до него, то у меня не хватит мужества расстаться с ним! Или придется лишить его матери. Лучше я не стану пробовать… Уходите, Колонна! Идите вашей дорогой, а мне оставьте мое одиночество!

— Не позволите ли вы мне передать ей от вас хотя бы одно слово привета? — проговорил расстроенный Баттиста. — Она совсем разбита, уничтожена, может случиться, что она и не поправится.

— Скажите, что я поручаю ей своего сына и надеюсь, что она вырастит из него человека, достойного его предков! Я знаю, что у нее благородное и мужественное сердце. И не так уж она виновата в том, что ее тело слабо. И скажите еще, что я буду молиться за нее, за них…

После этого Филипп де Селонже открыл дверь монастыря и исчез за ней. Расстроенный Баттиста вернулся к Фьоре, но не смог передать ей полученное им послание.

На другой день уже Флоран в пылу яростного гнева направился в монастырь, чтобы заставить этого упрямца внять голосу рассудка, а заодно и высказать, что он о нем думает. Но его не приняли, и он вернулся ни с чем. Жорж Маркез, который из дружеских чувств к Фьоре предпринял схожую попытку, также потерпел неудачу. Было очевидно, что Филипп решил замкнуться в своем молчании.

Наутро четвертого дня страданий Фьоры мадам Николь, Баттиста и Флоран сообща решили, что пора вмешаться. Стало очевидно, что молодая женщина решила уморить себя голодом.

— Я отказываюсь, — заявила супруга каноника, — видеть, как она умирает в моем собственном доме. Идите оба со мной и не обижайтесь, если мои слова покажутся вам слишком грубыми.

Держа в руке поднос с легкой едой и бутылкой вина, она в сопровождении обоих молодых людей двинулась вверх по лестнице, которая вела в комнату затворницы.

Несмотря на то, что в камине горел огонь, с помощью которого здесь боролись с сыростью, вызванной проливными дождями, помещение выглядело довольно мрачным. Мадам Николь сделала Флорану знак раздвинуть тяжелые шторы. В комнату проник серый печальный свет с улицы, и он нисколько не развеял царящую тоску. Но все же стала видна кровать и распростертая на ней Фьора. Казалось, что жизнь едва теплится в ней., С обострившимися от бесконечных слез чертами лица она выглядела настолько постаревшей, что у обоих молодых людей защемило сердце.

— Я бы собственными руками задушил этого палача! — проворчал Флоран. — Подумать только, за четыре дня она согласилась выпить лишь несколько глотков воды! Хоть бейся головой о стену!

— Это не поможет. Так же, как и убить мессира Филиппа, — заметил Баттиста. — Счастливей от этого она не станет.

В это время Николь старалась приподнять Фьору на подушках.

— Вы уже достаточно плакали! — заявила она. — Вам надо поесть, даже если мне придется для этого кормить вас из рожка, как ребенка.

Раздался голос Фьоры. Он был слабым, но, однако, в нем чувствовалось упрямство:

— Оставьте меня, Николь. Я не хочу есть! Я… больше никогда не буду есть!

— На самом деле? Тогда послушайте, что я вам скажу! Вы хотите умереть, не так ли? А вот я не хочу иметь здесь завтра ваш труп! Идите и умирайте где хотите, но не в моем доме!

Несмотря на слабость, Фьора широко открыла глаза, в которых отражались боль и удивление: