Жюльетта Бенцони - Кинжал и яд

13 мая 1610 года Мария Медичи была торжественно коронована в Сен-Дени — ей удалось наконец сломить сопротивление короля, который смутно угадывал опасность подобного шага. А 14 мая Генрих IV был убит. Он пал под кинжалом высокого и сильного человека с рыжими волосами, в камзоле из зеленого сукна. Человек этот приехал из Ангулема, и его звали Равальяк.

После смерти короля о воплях заключенной в Консьержери Жаклин д'Эскоман донесли высокопоставленному и честному человеку — президенту парламента Ахиллу де Арле, который вел следствие по делу об убийстве Генриха IV. Вскоре ему стало известно все.

— Доказательств у нас даже слишком много, — с грустью заявил он.

Но Мария Медичи, ставшая теперь всемогущей, бдительно следила за ходом дела. Президент де Арле был отправлен в отставку, а Эпернон и Генриетта д'Антраг чувствовали себя в полной безопасности под защитой королевы. Если добавить к этому, что в 1618 году сгорел Дворец Правосудия, где находились все документы, имевшие отношение к суду над Равальяком, то следует признать, что следы были заметены с большой ловкостью.

Однако и Эпернон, и его сообщница обманулись в своих надеждах. Генриетте так и не удалось выйти замуж за герцога де Гиза, а Эпернон не сумел получить такую же власть, как при короле Генрихе III, и отправился доживать свои дни в провинцию. В сущности, оба оказались марионетками в руках ловкого итальянца, который управлял ими, прячась за юбками жены и королевы: со смертью Генриха IV началось правление Кончини.

Генриетта д'Антраг покинула Париж и поселилась в уединении, неожиданно превратившись в чрезвычайно набожную женщину. При дворе она появилась вновь лишь в 1622 году, когда ее дочь вышла замуж за сына герцога д'Эпернона. Маркизу трудно было узнать, настолько она раздалась и раздобрела. Смерть ее 9 февраля 1633 года прошла совершенно незамеченной — все о ней забыли…

ОДНОГЛАЗАЯ ПРИНЦЕССА (AHA ДЕ МЕНДОСА)

(1576 год)

На двадцатом году царствования Филиппа II Мадрид еще не успел освоиться с ролью столичного города, хотя носил этот почетный титул уже шестнадцать лет. Прежде это была небольшая крепость в окружении нескольких крестьянских хижин посреди густого леса, в котором безбоязненно обитали волки и медведи. Но здешний климат оказался живительным, и именно по этой причине король остановил свой выбор на крохотном поселке. Впрочем, даже

сейчас, несмотря на десяток дворцов, выросших рядом с деревенскими домами, и редкие административные здания, занятые королевскими чиновниками, которым не слишком-то нравилось жить в подобной пустыне, новая столица еще не соответствовала своему высокому статусу и заметно уступала низвергнутой предшественнице — Вальядолиду. Но Мадрид и в нынешнем своем облике вполне устраивал Филиппа, а обустройством собственной резиденции он занимался уже много лет: примерно в двенадцати лье от города возводился громадный дворец. Король неустанно следил за судьбой своего детища, и в этот холодный мартовский день он устроил наблюдательный пункт на Торре Дорада — самой высокой из башен Алькасара, в котором проживал в последние годы.

Опираясь на зубцы стены, Филипп II разглядывал в длинную подзорную трубу лиловый горизонт сьерры. За его спиной, в нескольких шагах, неподвижно стояли двое мужчин и терпеливо ждали распоряжений монарха. Один из них, более старый, был высок, худ и бледен, с холодными глазами и редкой бахромой седеющих волос, окруживших венчиком громадную тонзуру. Вся его внешность говорила о том, что этого человека следует опасаться. И действительно, кардинал де Мендоса, архиепископ Толедский и Великий Инквизитор, внушал всей Испании почти такой же страх, как сам король. Второй мужчина, уступая прелату в импозантности, значительно превосходил его блеском мужественной и в то же время изящной красоты. Это был государственный секретарь Антонио Перес, который не мог похвастаться благородным происхождением, но благодаря своему уму сумел завоевать доверие короля — заслуга немалая, если принять во внимание характер монарха, подозрительного и жестокого от природы.

В виде исключения сегодня король пребывал в отличном расположении духа. Время от времени он издавал одобрительные восклицания и наконец протянул подзорную трубу кардиналу со словами:

— Строители творят чудеса! Полагаю, скоро мы сможем перебраться в новый дворец со всем двором, дабы жить в столь любезном нашему сердцу покое, предаваясь дорогим воспоминаниям.

Мендоса, в свою очередь, приставил к глазам подзорную трубу. Его взору представилась огромная строительная площадка: на бескрайних просторах выжженной солнцем сьерры Гуадарама, далеко за темной полосой леса, словно каким-то чудом выросли стены из голубовато-серого гранита. Посреди громадного четырехугольника возвышался почти законченный купол церкви: строительство дворца Эскуриал, начатое четырнадцать лет назад, близилось к завершению.

— Прекрасное творение, сир, — сказал кардинал, возвращая монарху подзорную трубу. — Несомненно, оно послужит вящей славе господней и спасению вашей души!

— Более всего я стремлюсь к тому, чтобы за врата его не проникала суета нынешнего века. Здесь мы, насколько возможно, приблизимся к монастырской жизни — единственно достойной в этом бренном мире…

Король не договорил: вновь приставив к своим бледно-голубым глазам подзорную трубу, он увидел длинный кортеж, проходивший в эту минуту через старые ворота Пуэрта дель Соль. Множество вооруженных до зубов всадников окружало носилки знатной особы и прогибающиеся под тяжестью кожаных сундуков повозки; позади следовала целая армия слуг. Во взгляде короля выразился неподдельный интерес, и он вновь повернулся к Мендосе.

— Ведь именно сегодня к нам возвращается сестра вашего Преосвященства? Кажется, я узнал герб принцессы Эболи.

Кардинал вытянул шею и прищурился, чтобы лучше разглядеть кортеж, а затем кивнул.

— В самом деле, это она!

Впервые за весь день король широко улыбнулся и обратился наконец к своему секретарю:

— Антонио, вы немедленно отправитесь во дворец Сильва и поздравите от нашего имени донью Ану с благополучным прибытием. Скажите ей, что мы счастливы видеть ее в Мадриде после столь долгого отсутствия и надеемся, что она в скором времени окажет нам честь своим визитом.

Перес безмолвно поклонился, а Филипп направился к лестнице, напевая себе под нос кантату и поигрывая цепью висевшего у него на груди Ордена Золотого Руна. Казалось, он сбросил гнетущую тяжесть печали и меланхолии, в которой пребывал после смерти своей третьей жены, восхитительной и совсем юной Изабеллы де Валуа. Кардинал и секретарь последовали за ним.