Клод Фаррер - Подружки

Мандаринша в двенадцатый раз сделала бесконечно долгую затяжку и вдохнула серый дым из огромной, искусно набитой трубки. Опрокинувшись на спину и положив голову на кожаную подушку, она вдруг произнесла среди общего задумчивого молчания:

– В конце концов, все приходит к своей неизбежной логической развязке.

– Что? – спросил Лоеак.

– История жизни каждого из нас. Я отнюдь не считаю себя пророчицей. Но я всегда была убеждена, что все случится так, как оно и случилось. Мы следуем нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг.

Л'Эстисак улыбнулся:

– Объясните, юный философ.

– Мне нечего объяснять, все ясно и без того. Вот вам пример: Лоеак и я, мы стали любовниками. Лоеак, который не мог никогда прожить трех месяцев подряд на одном месте, и я, которая не могу жить с одним человеком дольше чем три месяца! Вы только подумайте, как все хорошо устраивается. Мы будем соглашаться во всем, даже тогда, когда будем расставаться через три месяца.

– Только через три месяца, – сказал Лоеак.

Он протянулся всем своим телом через тела двоих лежащих на полу людей и прижался губами к губам своей любовницы. Раздался звук поцелуя. И в трех шагах от них, как эхо, раздался еще такой же поцелуй, между губами Сент-Эльма и губами той девочки, которую он обнимал.

– У вас здесь очень нежная атмосфера! – заявил Мальт-Круа, который заговорил в первый раз.

Мандаринша оторвала свои губы только для того, чтобы ответить:

– Ну еще бы! Ведь у нас здесь четверо молодоженов. Дурной пример Селии оказался заразителен.

Ее последние слова звучали глухо, оттого что нетерпеливый Лоеак снова склонился над ней.

– Четверо молодоженов? – спросил Л'Эстисак. Он взглянул на мичмана Пор-Кро, своего ближайшего соседа по циновке. Пор-Кро улыбнулся.

– Я не принадлежу к их числу, капитан! Вспомните о том, что советовала мне в прошлом году наша милая малютка Жанник. Я не послушался ее, бедняжки! Она, конечно, ворчала бы на меня, если бы мы не лишились счастья выслушивать ее воркотню. Нет, сегодня вечером я не являюсь молодоженом. Уродец предложила мне только свою дружбу. Молодожены – это чета Лоеак и Мандаринша и Сент-Эльм и Рыжка.

– Рыжка!..

Рыжка, в свою очередь, оторвала свои губы, как только что сделала это Мандаринша, и захотела самолично засвидетельствовать свое присутствие и свое новое положение:

– Рыжка, ну да! Почему вы так удивились? С тех пор как мадам Селия перестала быть «мадам Селией», я не могла оставаться ее горничной. Мы вместе с ней повысились в чине.

– А кроме того, – защитил ее Сент-Эльм, – девочке позавчера стукнуло четырнадцать лет. Было бы просто безнравственно ждать дольше – в нашем климате, где весны такие ранние.

И на глазах у всех он притянул к себе ее рыжую голову со смеющимися глазами.

– Попробуйте сказать, что она недостаточно красива, с ее прелестным носиком, который торчит, как военный рожок.

Девчонка тряхнула кудрями:

– Рожок? Это страшно шикарно!

– Желаю всем вам счастья, – сказал Л'Эстисак чрезвычайно серьезно.

Они перестали целоваться, и курильня снова погрузилась в чарующую тишину и спокойствие. Мандаринша курила шестнадцатую трубку. От сильного напряжения втягивающих воздух рта и легких кончики ее грудей натягивали смелыми остриями ее вышитое шелковое кимоно. И курильщица, стараясь продлить изощренное наслаждение, долго втягивала в себя серый дым, прежде чем выпустить через полуоткрытую дугу рта тонкую ароматную струйку.

– Мандаринша, – снова сказал вдруг герцог, – а ведь вы не сказали того, что всего интереснее для меня, эгоиста!.. «Мы следуем по нашему пути, не уклоняясь от него ни на шаг…» Это подходит к вам, подходит и к Лоеаку. Ну а я, где же он, тот путь, по которому я иду? И откуда вы знаете, что я иду по нему так, как мне надлежит идти?

Она оперлась на свою трубку, как фея на волшебную палочку:

– Вы? Я не знаю – вы слишком велики и могущественны. Ваш путь – слишком широкий путь, и он лежит вдалеке от наших тропинок. Я ничего не знаю о вас.

– Так, значит, вы знаете только о себе самой.

– Я знаю о нас всех, о всех наших приятельницах, ваших подружках, ваших помощницах, я знаю о Рыжке, о Фаригулетте, об Уродце. Мы продолжаем жить нашей простой жизнью, продолжаем забавлять вас, как можем, и мы надеемся, что вы не окажетесь ни злыми, ни неблагодарными существами. Я знала о Доре, что она станет крупной артисткой, я знала о Селии. Я знала о Жанник. Кстати, вы забыли поздравить Доре!

– Как? Неужели?..

– Да, дорогой друг! Через две недели она дебютирует в Орлеане. Лоеак отвезет меня туда поаплодировать ей. Вот она, Доре, которая так скромно сидит здесь в своем уголке. Она совсем не подходила к нам. Так же как и Селия.

– Вы отгадали и это?

– Да. Я не так глупа, как кажется. Селия всегда была, как говорил этот мальчишка Пейрас, «дикаркой, выдержавшей на аттестат зрелости», слишком дикаркой и слишком образованной, созданной для одного-единственного, созданной для мужа. Вы помните, наверно, прекрасную басню Лафонтена – о девушке, которая была превращена в мышь, – вы же и научили меня ей. «Всяк остается тем, кем был…»

– Помню.

– Она вернулась в свою среду, наша экс-Селия. И Рабеф был прав, что предложил ей обратный билет.

Мичман Пор-Кро, ненавистник брака, проворчал:

– Ну, это мы еще посмотрим. Может быть, он и прав. Но она, конечно, наставит ему рога, в этом нельзя сомневаться.

– Даже если так? Подумаешь, как страшно. И кто может знать? Кто знает?

Где-то вдали запел петух. И Л'Эстисак поднялся со своего места и, перешагнув через распростертые на полу тела, прошел в соседнюю комнату, чтобы опять надеть свою раззолоченную форму.

Сон мало-помалу стал овладевать курильней. Парочки, которые еще не спали, обменивались все более нежными ласками.

Совсем готовый уйти, Л'Эстисак еще раз остановился и долгим взглядом оглядел циновки, гаснущую лампу, сонные или сладострастные тела.

Мандаринша небрежно подняла усталую голову. Л'Эстисак увидел ее красивое, теперь очень бледное, лицо и кровавую дугу прекрасных, искусанных губ.

– Вы уже уходите?

– Да, моя деточка. Не беспокойтесь, не беспокойте понапрасну вашего любовника. Я должен идти, идти по тому пути, который вы мне указали, по моему широкому пути.

Он вышел. Рассвет был свеж и печален.

Глава двадцать первая,

в которой в порт приходит корабль

Крейсер Республики «Арколь» вошел в бухту Галонг через пролив Генриетты. На мостике стоял дежурный офицер, лейтенант де Л'Эстисак, и жестами указывал рулевому трудный и извилистый фарватер, по которому надлежало пройти.