Элизабет Чедвик - Любовный узел, или Испытание верностью

Молодая женщина почувствовала, как Оливер пожал плечами.

– Ты говорила, что у нее был жар. Скорее всего, она просто бредила в своих снах.

– Да, наверное, – с сомнением откликнулась Кэтрин скорее для того, чтобы согласиться с ним, чем исходя из собственного убеждения. – Но она сказала, что ты вернешься в сиянии королевского венца, и оказалась права. Я ведь увидела, как ты въезжаешь во двор замка в числе прочих стражников, охраняющих короля Стефана. А раз он пленник, то Матильда будет королевой.

Рыцарь неопределенно фыркнул.

– Помнится, когда я был ребенком, некоторые женщины просили ее погадать им, только я всегда считал это чепухой, ну, как ее узлы. Уверен, что она давала хорошие советы, только мне казалось, что в этом больше мудрости, чем предвидения. – Оливер приподнял голову, чтобы взглянуть на Кэтрин. – А что еще она видела?

– Трудно сказать. Я не знаю. – Кэтрин слегка нахмурилась и, запинаясь, повторила предостережение Этель относительно гнедой лошади, тьмы и воды. – Но что именно мерещилось ей, она не сказала… уже не могла, потому что умирала.

Рыцарь погладил ее по руке и на некоторое время замолчал.

– Половина воинов графа Роберта ездит на гнедых конях. Тот же Джеффри Фитц-Мар, например. Не могу представить, чтобы он представлял для тебя хоть какую-нибудь угрозу.

Кэтрин теснее прижалась к Оливеру, впитывая каждой клеточкой такие успокоительные запах и тепло его тела, и тихо пробормотала:

– Конечно, нет. Я сама знаю, что это ужасно глупо, но в последнее время было столько смертей и бессмысленных разрушений, что поневоле отскакиваешь от каждой тени.

Она так стиснула пальцы на волосках, покрывавших грудь рыцаря, что он поневоле вздрогнул и зашипел.

– Единственное бессмысленное разрушение – это то, чем ты сейчас занимаешься. – Слова прозвучали скорее нежно, чем игриво. Оливер снял руку Кэтрин со своей груди и поцеловал кончики ее пальцев. – Если бы не набег, который разрушил Пенфос, не лежать бы нам сейчас вместе, правда?

– Правда, – согласилась молодая женщина и прижалась носом к его плечу. – Только в потере Этель и в том, что случилось с Рогезой и Гавейном, я все равно не могу увидеть ничего хорошего.

Оливер немного подумал, потом тяжело вздохнул.

– Что касается Этель, то просто пришло ее время. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать людей, которые смогли прожить три раза по двадцать и еще десять лет, а Этель была даже старше. А Рогеза и Гавейн… что ж, пожалуй, тут ты права. Только время покажет, а если нет, то, по крайней мере, исцелит.

Кэтрин слегка прикоснулась кончиком языка к его соленой коже. Насколько же ей его не хватало!

– Да, конечно, – согласилась она и выбросила из мыслей образ белого разлагающегося тела на пристани.

– Неважно, что именно видела Этель. По крайней мере, сейчас… – Указательный палец Оливера описал на ладони молодой женщины круг, затем рука рыцаря медленно и нежно поползла выше по мягким мышцам предплечья и плеча. Тело Кэтрин откликнулось чувственной дрожью.

– Неважно, – тихо проговорила она и с нарастающей уверенностью добавила. – Ты прав, сейчас это совершенно неважно.

– Ты скоро получишь назад свои земли? – спросила Кэтрин, пригубив мед.

Они все еще были в постели. Восток светлел. Оливер приподнялся на локте, чтобы принять у нее чашу.

– Может быть, но думаю, не раньше, чем к лету. Стефан в плену, однако Фламандец, нынешний владелец Эшбери, не подчинился королеве. Весьма вероятно, что мне еще придется драться за них.

– Но, раз Стефан в плену, война наверняка почти кончилась? – запротестовала Кэтрин.

– Хотелось бы надеяться, – вздохнул рыцарь, – только все не так просто, как кажется на первый взгляд. Стефан-то в плену, но это еще не значит, что те, кто его поддерживает, склонят колени перед королевой. Если они сделают это, то наверняка потеряют земли и власть, которыми наслаждались под правлением короля. Матильда не знает, что такое прощение или компромисс. Она не признает чужой гордости, – только безоговорочное подчинение.

В его голосе прозвучало такое недовольство и осуждение, что молодая женщина поневоле спросила:

– Так зачем же ты-то ее поддерживаешь?

– Не ее, а ее дело. Моя семья присягнула на верность королеве как наследнице короля Генриха. Что же касается меня, то я по доброй воле дал клятву Роберту Глостеру, и теперь честь обязывает служить им обоим.

– Не столько обязывает, сколько связывает… в узел, – немного ядовито заметила Кэтрин, хотя без всякой задней мысли, потому что не склонялась ни на чью сторону. Да пусть бы они все провалились!

– Когда мой брат взбунтовался против Стефана, его лишили земель силой оружия. Всем, что у меня есть, я обязан милости графа Роберта и потому, развязав узел, останусь попросту нищим.

– И все же я…

Их разговор был прерван стуком в дверной столб. Из-за занавеса показалась голова Ричарда.

– Кэтрин, граф хочет тебя видеть. Он велел прийти в его покои вместе с сумкой.

– Он заболел? – резко спросил Оливер и потянулся за рубашкой.

Мальчик покачал головой. Волосы, давно нуждавшиеся в стрижке, упали на глаза, сделав похожим на лохматого щенка.

– Нет, плохо Стефану. Это из-за кандалов. У одного кольца оказались острые края, которые совсем порезали запястье.

Кэтрин, соблюдая благопристойность, повернулась к Ричарду спиной, быстро накинула нижнюю рубашку и принялась натягивать простые коричневые чулки. Оливер, оцепенев, уставился на посланца.

– Цепи?! Я считал, что Стефана держат под почетным домашним арестом!

– Королева Матильда заявила, что этого недостаточно, что он может бежать. Его слову нельзя верить. Он должен почувствовать тяжесть оков за то, что украл права, принадлежащие ей по рождению.

Оливер застонал и потер руками лицо. Кэтрин послышалось нечто вроде «тупая баба», но она была не совсем уверена.

Молодая женщина поспешно нацепила на себя остальную одежду, схватила стоящую в углу сумку, положила в нее горшочек с мазью из гусиной лапки, приготовленной еще Этель, несколько чистых льняных бинтов, затем поцеловала на прощание Оливера и пошла вслед за Ричардом через двор в замок.

Стефана держали в небольшой, но довольно приятной угловой комнатке с расписанными фресками стенами и большой угольной жаровней, чтобы не пускать в помещение сырость. Уют резко нарушался только вбитым в каменную кладку железным кольцом. Через него была пропущена длинная тяжелая цепь, концы которой крепились к кандалам на запястьях пленника. Ноги тоже были скованы цепью, но она уже не вела к стене, а шла только от щиколотки к щиколотке.