Кэтлин Норрис - Чайка

– Да, – нетерпеливо кивнула Жуанита, не отрывая от него глаз.

– Ее имя по сцене было «Сидни Фицрой». И вы – ее дочь. Вот. Ясно, не так ли?

– Д-да… Это… это ужасно – не знать своего настоящего имени! – вдруг вскипела Жуанита. И, прикусив губу, опустив глаза, сидела молча в явном раздражении.

– Вы говорите – это ее имя по сцене? – встрепенулась она снова… – Но ведь я должна была носить фамилию отца, – или она не была замужем?

– Погодите, я расскажу, что знаю, – начал Кент с наигранным оживлением. Через пять минут все будет окончено, – сказал он себе.

– Эта актриса, из небольших, сошлась с богатым пожилым субъектом, Чоэтом, у которого была больная жена и две дочери в Оклэнде. Но она-то этого не знала…

– По-видимому, – продолжал Кент, – Чоэт спокойно и систематически обманывал ее. Она называла себя «миссис Чоэт» и они жили вместе на Буш-стрит. Она считала себя его женой. Не знаю, быть может, они зарегистрировали брак у судьи… Он был в отъезде, когда родился его ребенок. Должно быть, к этому времени она уже знала правду. Она написала ему полное ярости письмо, где сообщала, между прочим, что маленькая Сидни Фицрой окрещена в старой миссионерской церкви. И потом – она исчезла, как в воду канула!

– Может быть, она и вправду бросилась в воду? – предположила Жуанита, слушавшая, затаив дыхание. – Но… но ребенок? – И вдруг смущенно, с яркой краской на щеках: – О, ведь это… это я – тот ребенок!

– Да, вы – тот ребенок. Ваша мать привезла вас сюда, к сеньоре, когда вам было всего несколько дней или недель. И с того времени вы стали Жуанитой Эспинозой.

– А она? Моя… мать?

– Она приняла снова свое старое имя и исчезла с горизонта. Но старый Чоэт, умирая, вспомнил о своем ребенке (кстати, он думал, что то был сын). Мне было суждено найти этого ребенка.

– Я начинаю понимать, – пробормотала Жуанита.

– Первую нить я ухватил, когда нашел старые ноты с надписью «Сидни Фицрой» в кладовой Чэттертонов. Я пошел к миссис Чэттертон: ноты принадлежали ей, и, кроме того, я знал, что она когда-то пела на сцене. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Я его знала когда-то. Но он давно умер»…

– Я объяснил, для чего мне нужно было знать это, но она не проявляла никакого интереса.

Неделю спустя я зашел в кладовую, чтобы снова взглянуть на ноты, но они исчезли.

Тогда я не придал этому значения. Старик иногда сжигал разный хлам, туда могли попасть и старые ноты. Я почти не помнил о своей находке, когда мы все в прошлом году приехали в Пэбль-Бич, и однажды утром Джейн уехала куда-то в автомобиле.

Как только она уехала, Жюстина прибежала расстроенная: леди Бэрри была проездом в Сан-Франциско и желала поговорить по телефону с миссис Чэттертон. А таким вещам, вы знаете, Джейн придавала большое значение. Супруга посла, шутка ли сказать! Я схватил шапку, вскочил на мотоцикл к помчался следом. В Солито я пересел на велосипед. Остальное вам известно. На ранчо я понял, что вмешался во что-то, что совершенно меня не касается. Я встретился с вами. И наутро был рад, что мне удалось улизнуть, не дав Джейн заметить, что я следовал за нею.

Но я продолжал думать обо всем этом, и о Сидни Фицрой, – и однажды меня вдруг осенила мысль: все ноты, какие я видел в тот день в кладовой, были для женского голоса. Сидни Фицрой могла быть женщиной! Это долго не приходило мне в голову, и пришло потому, что во мне мелькнула другая мысль. Один человек в редакции как-то рассказывал о временах, когда старое «Тиволи» было в большой моде, о том, как ставились там оперетты Жильберта и Сюлливана, и «Великая Герцогиня», и прочее, и я подумал: где же я слышал или видел все эти названия? Это было, когда мы все беспокоились о вас и пытались вас искать.

Я пошел в «Тиволи», – теперь там кинематограф, – и мне сказали, что одна старая певица, Роза Мэссон, двадцать два года служила в «Тиволи» и у нее все можно узнать. Я взял адрес, побывал у нее и спросил, не слышала ли она когда-нибудь о сопрано по имени Сидни Фицрой.

Она сказала, что среди солисток такой не было, но всех певиц из хора она не помнит. Она помнила Грэси Плэйстед и Анну Лерер и Тилли Сэллинджер, но в хоре столько прошло девушек за это время, где же всех упомнить. Но она дала мне просмотреть ее программы за те годы, и я нашел среди хористок Сидни Фицрой, сопрано. Это имя встречалось в программах 1900 года и только на протяжении восьми-девяти месяцев. Но та Сидни Фицрой, о которой говорилось в завещании старого Чоэта, не могла петь в оперетте в 1900 году! Чоэт умер в 1912 году, пятидесяти трех лет от роду. Не мог же он в сорок один год быть отцом профессионалки-певицы, не правда ли?.. То были две разные Сидни Фицрой.

Я рылся в старых телефонных книгах, в справочниках. Никакого следа! И вот в один прекрасный день, вспомнив, что ваша мать, то есть сеньора, упоминала о старой Миссии, я отправился искать в книгах старой Миссии Долорес, в Сан-Франциско, и там я нашел запись о крещении 23 декабря 1900 года Сидни Фицрой, причем было отмечено, что отец умер, мать – Сидни Фицрой, восприемница – Мария Эспиноза.

– Но потом… потом… – торопила Жуанита – что вы узнали еще?

– Потом я пошел к миссис Чэттертон. Вас тогда уже не было в доме. Я сказал ей обо всем, что узнал, и предупредил, что, если она не поможет мне распутать это дело до конца, я передам его в руки сыщика. И она немедленно рассказала мне все. Она, по ее словам, знавала Сидни Фицрой и могла доказать это, в случае оспаривания завещания, фотографиями и письмами. Она и сеньора были подругами вашей матери. Сеньора, бездетная и немолодая, взяла вас, когда вам было две недели. Это она настояла на крещении и дала вам имя вашей матери. Из краткого, по-видимому, письма вашей матери, Чоэт почему-то и сделал вывод, что родился сын. Миссис же Чэттертон, не терявшая вас из вида все это время, не подозревала до этого года, что Чоэт упомянул о вас в завещании.

– А что же моя мать, Сидни Фицрой? Умерла? Или бросила театр и скрылась?

– Она умерла, – сказал серьезно Кент. – Так что теперь оставалось найти вас, – снова эта странная жалостливая улыбка, – и помочь вам закрепить за собой наследство. Замужние дочери Чоэта предприняли кое-какие шаги, чтобы в виду ненахождения наследника, получить и его долю, но еще ничего не оформлено. Вот и вся история, голубушка!

– Вы меня научите, что делать, Кент? – сказала после паузы Жуанита. – Я бы не хотела фигурировать во всем этом. Можно, чтобы другой все устроил без меня?

– Я думаю, можно. Во всяком случае, – весело заключил Кент, – вы будете обладательницей вашего ранчо, Нита, купите ли вы его сами или получите в подарок от меня или от вашего мужа.

– И я теперь Жуанита Фицрой, – подумала она вслух. – Или я – Сидни?