Барбара Картленд - Черная пантера

— Да, говорит сэр Филипп Чедлей. Спасибо, что сообщили мне. Леди Батли приехала? Отправилась домой? Большое спасибо. Я заеду утром. Спокойной ночи. Я поднялась с дивана.

— Она умерла, — мои слова прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос.

— Она тихо скончалась двадцать минут назад, — ответил он. — Вскоре после нашего ухода она впала в бессознательное состояние. Ее мать не успела к ней.

— Я рада. — Сообразив, что Филипп не понял меня, я добавила:

— Рада, что именно ты оказался последним, кого она видела. Она любила тебя, Филипп.

— Я знаю, — проговорил он. — Все это было безнадежно. Что я мог сделать?

— Я уверена, что здесь нет твоей вины, — сказала я. — Родственники Элизабет из кожи лезли, чтобы подыскать ей хорошую партию, а ты был добр к ней. Она все рассказала мне, она ни в чем не винила тебя. Она просто любила тебя. — Мой голос дрогнул.

Филипп обнял меня за плечи.

— Постарайся не быть такой несчастной, Лин, — попросил он.

— Я не несчастна, — ответила я. — Думаю, Элизабет не будет сожалеть о том, что оставила в этом мире. Просто… о, я не знаю… это ужасно бессмысленно — любить, страдать и вот так умереть, без всякой причины.

— А разве у других жизнь складывается иначе? — спросил он.

— Возможно, ты прав, — проговорила я, а потом задала тот самый вопрос, который уже один раз задавала сегодня:

— Ты веришь в существование жизни после смерти?

Он отпустил меня и опустился в низкое кресло, которое стояло возле камина.

— Не знаю, — ответил он.

Я села на коврик у его ног и подняла на него глаза.

— Почему нам ничего неизвестно? — спросила я. — Почему у других, вроде матери-настоятельницы, есть твердая вера, абсолютное понимание этого вопроса, а мы с тобой теряемся в сомнениях?

— Я отдал бы полжизни за то, чтобы быть столь же уверенным, — проговорил Филипп, причем в его голосе слышалось страдание.

— Почему? — почти неслышно промолвила я. Я боялась спрашивать, я боялась, что он отвернется от меня, и все же я с некоей странной для самой себя ясностью сознавала, что момент настал — момент, когда Филипп решится заговорить со мной и рассказать правду о себе.

— Почему? — переспросил он. — Потому, что будь я уверен в этом, я был бы спокоен. Я нашел бы умиротворение и освободился бы от пытки, которая мучает меня со дня ее смерти.

— Элизабет не боялась смерти, — мягко проговорила я.

— Я знаю, — сказал он. — Но Надя боялась. Она кричала, Лин, а я так и не смог забыть этот крик.

— Почему она так поступила? — прошептала я.

— Не имею ни малейшего представления. Если бы я знал, если бы она вернулась и рассказала, почему! Неужели ты думаешь, что я не мучился этим вопросом — днем и ночью, год за годом я спрашивал себя, почему? Ведь мы не ссорились, я решил, что она поддразнивает меня. Я думал, что она хочет испытать мои чувства, что в следующую минуту она улыбнется и мы окажемся в объятиях друг друга. Временами у нее бывала депрессия — а какой художник защищен от подобных состояний? Но эти явления были преходящими — маленькое облачко на лазурном небосклоне счастья. Я слишком сильно любил ее, чтобы не верить ее словам. Теперь же я понимаю, как быстро она могла перейти от слез к смеху. В тот вечер я был нежен с ней, я не сказал ничего такого, что она могла бы как-то не правильно истолковать. И вдруг она, прямо у меня на глазах, перекидывается через парапет — и кричит.

— Должно быть, у нее была причина, — настаивала я. — Обязательно.

— Но какая? — спросил Филипп. — Самой очевидной причиной могло бы быть, естественно, замужество, но мы так часто обсуждали этот вопрос. Именно она сказала, что мы не можем пожениться. Я как сейчас слышу ее голос:» Филипп, у тебя большое будущее, и я горжусь этим. Я хочу, чтобы ты преуспел, меня вполне удовлетворит стоять в тени твоего трона, быть на втором плане «. В тот последний вечер, когда она пришла ко мне, она опять заговорила о замужестве. Я решил, что она шутит. Клянусь тебе, Лин, я думал, что она дурачится? Я сказал ей, что должен ненадолго уехать и что я не могу взять ее с собой. И во время нашего спора, во время нашего разговора, который, как мне казалось, был полушутливым, она упала.

— Это был несчастный случай, — сказала я. — Филипп, это действительно был несчастный случай.

— Если бы я мог поверить в это, — проговорил он. — Тогда я бы успокоился. Но откуда мне знать? Она любила меня, любила так, как ни одна женщина до нее. Если ее чувства на самом деле были так глубоки и если она все еще существует — ее душа, дух, ее призрак, — почему она не подаст мне какой-нибудь знак, не придет ко мне, пусть даже во сне, и не скажет, что покончила с собой не из-за меня, что я не являюсь ее убийцей?

В его голосе, который дрожал от еле сдерживаемой боли, слышалось страдание. Видеть его в таком состоянии было для меня еще большей мукой, чем если бы он показал мне кровоточащую рану.

— Не надо, — попросила я. — Не надо, Филипп! Очевидно, она не может. Очевидно, у нее нет возможности.

— Если для любви есть что-то невозможное, — ответил он, — значит, Бога не существует, значит, мир лишен надежды, значит, нам нет спасения. Да, ты можешь подумать, что я брежу, но я очень много размышлял над этим. Я звал Надю, когда был один, я надеялся, что мои мысли смогут материализовать ее передо мной. Я взывал к ней с вершин гор и из самых потаенных уголков мира, я молил ее. Я упрашивал того Бога, который взял Надю к себе, хоть на мгновение отпустить ее ко мне, чтобы она успокоила меня и принесла облегчение. Но нет, она мертва, наверняка мертва — в противном случае она знала бы о моих страданиях и пришла бы ко мне. Она не смогла бы предать меня.

Он замолчал и закрыл лицо руками.

— Мой дорогой, мой дорогой! — проговорила я, не осмеливаясь дотрагиваться до него.

Глава 24

Барьеры рухнули. Помогла смерть Элизабет — Элизабет, чья любовь при жизни не смогла поддержать Филиппа.

Я не отваживалась дышать, двигаться или что-либо делать из страха нарушить магическую торжественность момента. Наконец Филипп заговорил со мной, наконец исчезло то страшное напряжение, которое владело нами на протяжении долгих недель, превращая нас в вежливых незнакомцев. Меня переполняла нежность, я знала, что теперь в моей власти помочь ему и принести успокоение.

В комнате довольно долго царила тишина, нарушаемая мерным тиканием часов на камине и отдаленным шумом уличного движения.

Вскоре я тихим и спокойным голосом произнесла:

— Ты не мог бы рассказать мне о Наде? Я нередко сожалела, что так мало знаю о ней.

Не поднимая головы и не отнимая рук от лица, Филипп ответил:

— Она была странным человеком. Оглядываясь назад и вспоминая наши разговоры, я чувствую, что наделял ее гораздо большим умом, чем она обладала на самом деле. Ведь для меня были важны не ее умственные способности, не ее знания, а нечто другое, что мне трудно объяснить, — какая-то внутренняя частица ее, которая была присуща только ей и делала ее неповторимой. Думаю, это была ее способность проявлять все лучшие качества в тех, кто встречался на ее пути. Она была своего рода стимулом; в ее внимании и интересе к другим людям заключалась некая жизненная сила.