Уинстон Грэм - Четыре голубки

Но всё же ее фигура обрела прежнюю форму, и здоровье улучшилось, так что Гарланда уже не видела перед собой то изнуренное и увядшее создание, что описывала ей мать, побывавшая в июле в Труро с визитом, чтобы посмотреть на внука. Если бы дело было только во внешности, то волноваться не о чем.

Но Гарланда понимала, что перемены в поведении сестры — симптомы более серьезного заболевания. Если она не любит мужа, то вполне естественно, что будет обращаться с ним с наносной любезностью, как и все остальные. Но разве такое отношение должно распространяться на всех, включая сестер? А до сих пор это касалось даже ее собственного сына. Морвенна вела себя с ним скорее как нянька, чем как мать.

Понимая, что в Бодмине захотят узнать все подробности, в последний вечер Гарланда заставила себя обсудить не только свадебные банальности, но и дважды заводила разговор о менее тривиальном предмете — грехопадении Ровеллы. Во второй раз Морвенна отложила шитье, близоруко прищурилась, улыбнулась и сказала:

— Дорогая, я просто не могу об этом говорить. Только не сейчас. Пока еще это слишком больно. Прости, дорогая. Ты была так терпелива.

— Нет-нет. Я понимаю твои чувства, Венна.

— Скажи маме, что я ей напишу. Так будет лучше.

— Элизабет не пришла на свадьбу. Как и мистер Уорлегган. Ты их приглашала?

— Они до сих пор в Лондоне. К счастью. Кажется, они возвращаются на следующей неделе.

— Так ты расскажешь Элизабет правду?

— Правду? — Морвенна подняла голову. — Правду — нет. О нет. Какой в этом смысл? О правде лучше помалкивать. Достаточно будет, если я скажу Элизабет, что Ровелла неудачно вышла замуж.

Вскоре после этого сестры отправились спать. В семь должна была подъехать карета, так что встать придется рано. Когда Гарланда поднялась на второй этаж, Морвенна пошла посмотреть, заснул ли Джон Конан, и когда убедилась в этом, подоткнула одеяльце и легла в постель. Она взяла книгу, чтобы отвлечься от тревог дня, но поскольку книга была из библиотеки, то навеяла неприятные мысли.

Наконец, Морвенна отложила книгу и наклонилась, чтобы затушить свечу. Тут явился Оззи, по-прежнему в элегантном вечернем сюртуке, сорочке с оборками, ярко-желтом жилете в полоску и плотно сидящих панталонах, выставляющих напоказ его крепкие и толстые ляжки.

Морвенна убрала руку от свечи.

— Почему ты так рано вернулся?

Оззи фыркнул.

— Пирс свалился с приступом желчной колики, сыграв всего шесть раундов. Сказал, что боль слишком мучительна, чтобы продолжать. Если бы не мнение остальных, я бы вообще его исключил. Вечно он нездоров в последние дни!

— Так ведь он же стар, да?

— Значит, ему следовало нас предупредить! К тому времени как он вышел из игры, было поздно искать замену.

Мистер Уитворт подошел к зеркалу и стал себя рассматривать, поглаживая шейный платок. Он поймал взгляд Морвенны, наблюдающей за ним в зеркале. В последнее время он редко заходил в эту комнату, поскольку пока она болела, они спали отдельно, и с тех пор не воссоединились, не считая тех редких случаев, когда он требовал положенное. Конечно, уже не с той чудовищной регулярностью, как в первые дни, но Морвенна тут же поняла, зачем он пришел. В конце концов, сегодня партия в вист не удалась.

Несколько секунд он продолжал рассматривать себя в зеркале и попытался заговорить о свадьбе, но диалога не получилось. Пару раз жена поддакивала, но ничего больше не прибавила, просто позволила ему продолжать. И наконец Оззи умолк.

Настала тишина. Маятник французских позолоченных часов над камином отбрасывал косые тени на стену.

— Морвенна, — сказал Оззи. — Ты наверняка успела вечером отдохнуть после сегодняшних событий...

— Нет, Оззи, — ответила она.

Он по-прежнему не поворачивался.

— Нет? Не отдохнула? Но весь вечер ты...

— Это был ответ на тот вопрос, который ты собираешься задать. Я надеюсь... Надеюсь, что ты не станешь его задавать.

— Я хотел сказать...

— Прошу, не говори, и тогда... тогда этот разговор закончится, не начавшись.

— Милая, мне кажется, ты забываешься.

— Я думаю... Я думаю, Оззи, что это ты забылся, явившись сегодня сюда.

Когда он повернулся, его лицо было почти серым. Морвенна никогда так откровенно не восставала против него, и от ярости Оззи раздулся, как обычно и бывало.

— Морвенна! Что это еще такое?! Я зашел по-дружески тебя навестить перед сном. Разумеется, я думал, и до сих пор думаю о естественных отношениях мужа и жены, и ожидаю, что ты, как моя жена, исполнишь свой долг, предначертанный священным браком...

— Что я и делала до сих пор. Но больше не буду.

Оззи не желал больше слушать.

— Попытка... Даже попытка отказать мне показывает своенравие и неповиновение, которых я никогда в тебе не замечал. И не стану замечать, потому что это следует игнорировать. Но предупреждаю, что я...

— Нет, Оззи, — сказала она, садясь в постели.

— Что это еще значит, твое «нет»?! — почти закричал он. — Святые угодники, да что за блажь пришла тебе в голову, с чего ты возомнила, будто можешь отказывать в любви и удовольствии мужу, если твоя обязанность — давать их ему? Что за...

— Прошу тебя, Оззи, покинь эту комнату и больше не входи сюда, ни сегодня, ни в другие ночи!

— В другие ночи? Да ты в своем уме? — Он стал развязывать шейный платок. — Уж конечно, я не уйду. И разумеется, получу всё, что мне нужно.

Морвенна глубоко вздохнула.

— Ты... ты именно с этими жестокими словами овладел Ровеллой?

Его руки застыли и слегка дрогнули. Оззи отложил платок.

— Что за непристойные и распутные мысли пришли тебе в голову?

— Лишь те, что навеяло твое поведение.

Оззи посмотрел так, как будто собирается ее ударить.

— Неужели ты думаешь, что я мог хоть пальцем тронуть эту бесстыдную, распутную девку, покинувшую наш дом навсегда?

Морвенна закрыла лицо руками.

— Ох, Осборн, ты считаешь меня слепой?

Повисла тишина.

— Мне кажется, — наконец произнес он, — что в твою сестру вселилось зло, которое можно изгнать лишь особыми церковными таинствами. Но никогда не думал, что подобными измышлениями она попытается опорочить мое имя перед тобой.

— Я сказала, что я не слепая, Оззи. Не слепая! Ты знаешь, что это означает? Неужели ты думаешь, будто я никогда не видела, как ты крадешься по лестнице в ее комнату? Неужели ты думаешь, что мне не хватило смелости хотя бы разок последовать за тобой?

Одинокая свеча моргнула от жеста Морвенны, и тени скривились, словно от только что произнесенных слов. Отныне ничто уже не будет прежним.

Осборн снял сюртук и повесил его на стул. Он потер рукой глаза, потом снял жилет и сложил его рядом с сюртуком. То ли это вышел из него гнев, то ли просто стало меньше одежды, но он выглядел каким-то мелким.

— Мои слова о твоей сестре правдивы. В ней живет зло, которое и сводит других с ума. Я никогда не думал, что между нами может что-то случиться, мне и в голову бы не пришло ничего подобного. Это она мной овладела. На время я стал одержимым. Больше мне нечего добавить.

— Нечего?

— Что ж, совсем немного. Разве что о том, что твоя болезнь лишила меня естественного выхода для чувств. Она... она этим воспользовалась, как хищница.

— И как же она сумела выйти замуж за этого несчастного, которого едва знает, чтобы скрыть свой позор?

— Не думаю, что у тебя есть право задавать такие вопросы!

— А ты имеешь право возвращаться ко мне после того, как она нас покинула?

— Случившееся ничего не значит, с моей стороны это было просто временное помутнение.

— И потому ты решил помочь прикрыть ее позор?

— За определенную цену.

— А... Так я и думала.

Оззи снова побагровел.

— Мне не нравится твой тон. Совершенно не нравится, Морвенна.

— А мне не нравится твое поведение.

Оззи подошел к окну, раздвинул шторы и выглянул наружу. Он никогда не видел свою мягкую, покорную жену такой жесткой и язвительной, или чтобы она отвечала в таком духе. Обычно было достаточно чуть повысить голос и сурово ее отчитать. Разумеется, он находился в невыгодном положении, и сильно невыгодном, поскольку неправильно себя вел, а она это обнаружила.

Оззи был ошеломлен тем, что она всё узнала, и гадал, как давно, он злился, потому как жена порицала его за то, что было вызвано ее нездоровьем. И уж конечно, сам тот факт, что она знала, делал ее в некотором роде сообщницей. Если она знала, то должна была немедленно отослать сестру обратно в Бодмин, как поступила бы любая достойная жена. Возможно, сестры вместе замыслили против него недоброе! Оззи понимал, что никогда уже не выберется из их сетей, и всем сердцем жалел о том, что женился на этом бесполезном создании. Правда она родила ему сына, но во всем остальном была просто занозой, раздражающей его плоть, с той самой минуты, как они поженились.