Мэри Пирс - Горький ветер

— Я пытался представить себе, что это Чепсвортский собор, и он лежит в руинах, и солдаты ломают все, что попадется.

— Ты ведь не религиозен, Том?

— Нет, но все равно это жестоко.

— А как же быть, когда убивают людей? Это куда как хуже, чем разбивать статуи.

— Конечно, — согласился Том. — Люди более важны, чем статуи.

Но он ненавидел саму мысль, что все эти резные фигурки бросали в костер только затем, чтобы вскипятить котелок для немецких солдат.

— Ты пошел и что сделал? — спросил Джесс. — Ты не сказал, что записался в армию!

— Да, — сказал Том, — все верно, записался добровольцем. Сегодня в три часа.

— А ты? — спросил Джесс, уставившись на Роджера. — Ты наверняка не сделал того же?

— Они не возьмут меня, не поверят, что мне восемнадцать.

— Господи Боже мой! — сказал дед. — И одноглазый бы увидел, что у тебя молоко на губах не обсохло.

— Они записали мою фамилию, — похвастался Роджер. — Когда будет нужно, они меня вызовут.

— Когда будет нужно, — сказал Джесс с облегчением. — Ну, тебе будет восемнадцать еще только через год. К тому времени война, конечно же, кончится.

— Хорошо бы! — согласился дед. — Эта проклятая штука слишком уж затянулась.

— Так, значит, Том должен идти? Просто не верится! — Джесс с сомнением посмотрел на жену. — Как ты думаешь, должны мы его отпускать или, может быть, ты собираешься решать сама, что ему делать?

— Мы не можем удерживать его, — сказала Бет. — Ему уже давно исполнилось восемнадцать, и он взрослый мужчина. Если бы все зависело от моего слова, эта война уже закончилась бы, так и не начавшись. — Она посмотрела на Тома, стоявшего напротив. — Когда ты должен отправиться в казарму?

— Сержант сказал, они пришлют повестку.

— Ты правильно сделал, что записался, — сказал дед. — Я только рад, что этого не сделал наш Вильям.

Том ушел проведать пони в стойле, и там его нашла Бетони, которая узнала новости от родителей.

— Почему ты пошел и записался вот так, не сказав никому ни слова?

— Я просто решил так, вот и все.

— Ты думаешь, легко быть солдатом?

— Не знаю, я не думал об этом.

— Ты, наверное, был выпивши, как всегда.

— Наверное, — он пожал плечами.

Как она ни старалась, Бетони так и не удалось сблизиться с ним. Он только отвечал на ее вопросы. Так было всегда, с самого начала, с тех пор, как он пришел в Коббз, когда она заставила его почувствовать себя изгоем и уйти в себя, подобно тому, как краб прячется в своем панцире. Казалось, ничто не могло изменить его теперь. Он никогда не поверит, что она просто заботилась о нем.

— Я не могу представить себе Тома солдатом.

— Кажется, ты переживаешь, — сказал Майкл, — а он ничем не отличается от других добровольцев.

— Том знал так мало счастья. Было бы жестоко, если бы его убили.

— Но разве он не был вполне счастлив в вашей семье?

— Но он не узнал радости, — сказала Бетони.

— Многим ли знакома радость?

— Думаю, немногим, да и то мимолетом.

Они гуляли в саду Кингз-Хилл-хауса. Бетони осталась на чай и выдержала допрос матери Майкла. Но мысли ее витали где-то далеко.

— Для таких людей, как Том, должны быть какие-то особенные радости, — сказала она, — хотя я и не знаю, какие именно.

— Ты, кажется, не замечаешь, как грубо он с тобой обращается все время.

— Потому что знаю, что я заслужила это.

— Ну, довольно! — возмутился Майкл. — Не может быть, чтобы ты относилась к нему так плохо.

— Ты не знаешь. Тебя там не было. Дети бывают очень жестоки.

— Это было очень давно.

— Все равно я чувствую себя виноватой.

— Я рад, что дело только в этом. А то я уже начал опасаться, что ты влюблена в него.

— Но я на самом деле люблю его! — сказала Бетони. — Я очень люблю его и молю Бога, чтобы мне удалось заставить его доверять мне. Он совершенно одинок в этом мире, и все же я не могу приблизиться к нему, я ничем не могу помочь ему. Да, я люблю его. Я действительно очень люблю его!

И вдруг она заметила выражение глаз Майкла.

— О нет! — сказала Бетони. — Это совсем не то! Совсем не та любовь. Как мне заставить тебя понять?

Она не могла видеть его столь несчастным, поэтому поднялась и поцеловала, обняв его голову руками.

— Ты не должен так смотреть, — сказала она. — У тебя нет повода быть таким печальным.

— Бетони…

— Да, да, я знаю.

— Ты что-нибудь чувствуешь ко мне?

— Конечно. Как ты можешь спрашивать?

— Ты чувствуешь то же, что и я?

— Дай мне время, я буду чувствовать то же.

— Время, — повторил он. — Время!

Но она обещала ему, а это стоило куда больше, чем если бы она просто уступила. Он сказал ей об этом, взяв ее руку и поднеся ее к губам. Теперь в его глазах не было отчаяния.

Миссис Эндрюс, наблюдавшая за ними через стеклянные двери, покорно вздохнула. Было очевидно, что эта девушка его поймала.

Ближе к концу отпуска Майкл прошел медицинскую комиссию. Раненое плечо совсем зажило, последствия отравления газом не были заметны. Он был годен к службе.

— Вам очень повезло, — сказал пожилой врач. — У вас отличное здоровье. Но все же я не стал бы испытывать ваши легкие. Так что, по крайней мере, шесть месяцев вы будете служить в Англии. Потом мы вас снова вызовем.

Сердце Майкла забилось. Шесть месяцев в Англии! Он едва мог в это поверить.

— Вы разочарованы? — сухо спросил доктор.

— Думаю, что переживу это, — сказал Майкл.

— Вы заслужили передышку. Жаль, что не могу дать ее всем, кто прошел через мои руки. Но я должен отправлять их снова на фронт, где им свернут шею.

Майкл вернулся домой, чтобы насладиться последними днями отпуска, дожидаясь назначения.

— Теперь я спокойна, — сказала мать. — Может быть, все это закончится до того, как ты будешь готов отправиться на фронт.

— Может, и кончится. Никто не знает.

Шел ноябрь тысяча девятьсот пятнадцатого. Война должна закончиться рано или поздно. Почему бы не надеяться на лучшее?

Наступил новый год, принеся с собой новые надежды. Тысяча девятьсот шестнадцатый. Что-то было за этим. С самого начала ожидали чего-то особенного, и британцы собирались с силами, готовясь к новой попытке.

Теперь Майкл находился в Йелмингхэме. Его прикомандировали к десятому батальону, и он занимался обучением новобранцев.

Каждые три-четыре недели у Тома, который теперь обучался в Кэплтон Уике, бывал выходной, и семья привыкла видеть его в военной форме. Дик по-прежнему смеялся над его худыми ногами, замотанными в портянки, но старик Тьюк полагал, что Том выглядит лучше.