Нина Соротокина - Венец всевластия

Ознакомительный фрагмент

— Деликатная: «Я понимаю, все бывает». Хорошо, у меня была с собой коробка конфет. Подарила с извинениями. А Сашка по дороге спрашивает: «Папа заболел?» Так у нас называется запой.

— Какой ужас! Когда он обещал — трезвый был? Ты же по голосу всегда понимаешь, в каком он состоянии.

— Какая разница. Первый раз, что ли! Его вранье меня больше всего унижает. Не исключено, что он вполне искренне собирался забрать Сашку, но по дороге кого-то встретил, с кем-то поговорил…

— Это когда было?

— Позавчера.

— Где он сейчас, знаешь?

— Нет.

— Олегу, Володе и этому, как его, у которого мастерская на Ордынке, звонила?

— Нет.

— Я сама позвоню.

— Не стоит, Юлия Сергеевна. Только расстроите себя. Ничего с ним не случится. Придет.

Раньше они искали Кима, обзванивали друзей и больницы, панически боялись милиции. Попадет в милицию, начнет там права качать — забьют до смерти. А Ким был с норовом, мог брякнуть что-нибудь лишнее, и главное, никогда не брал с собой паспорт. Уговоров и увещеваний он словно не слышал. Он вообще разговаривал только о том, что его самого интересовало. Однажды снизошел до объяснений, и все, конечно, на крике: «Зачем мне паспорт? Я, что ли, лицо кавказской национальности? И потом, я его тут же потеряю». В последнем была своя правда. Если не потеряет, как перчатки, шарф, кейс с книгами — сколько раз это было, то сопрут, как это сделали с обручальным кольцом. Юлия Сергеевна перепугалась из-за этого кольца ужасно. Ей казалось, что это не заурядное воровство, а некий знак. Сына как бы сама судьба освобождала от семейных уз. Она тут же принесла кольцо деда и сама надела его на палец сына. Тот не возражал. Дедовское кольцо село плотно, теперь снять его можно было только с мылом. Хоть это хорошо.

Потом перестали искать по моргам и больницам, и не потому, что привыкли, а просто знали — где-то пьет, залег в берлоге, оставив близким одну возможность — ждать. Было время, когда перезванивались по пять раз на день. Любочка плакала в трубку, пересказывала подробности: «Ким исчез в воскресенье, я вчера Олегу позвонила, он его во вторник у Николаевских видел. Значит, жив. Во всяком случае, в понедельник вечером был жив. Завтра среда — наверное, придет. Где он ночевал эти два дня? Если у женщины, то почему возвращается? Женщина его бы просто так домой не отпустила. Знаете, Юлия Сергеевна, случись что, и милиционеры будут у меня спрашивать, где он может быть, я и половины его явочных квартир не назову, потому что когда спрашиваю: “Где ты был?”, то получаю обычный ответ: “Не твое дело!” У него этих гадюшников смрадных нет числа. А может быть, это и не гадюшники, а вполне респектабельные квартиры. Сил моих больше нет! Сейчас каждый день убийства…»

Потом Любочке звонила Юлия Сергеевна и тоже подробно рассказывала, как ей плохо. И всегда находились слова и силы, чтоб утешать. По первому слову, по его интонации они обе угадывали свою роль — кому утешать, кому жаловаться. Потом и это перестали делать, зачем рвать душу? Умная Любочка поняла, что пытка подробностями свекрови просто не под силу. Уже можно было ничего не говорить, всё и так знали, и если цеплялись за надежду-соломинку, мол, перебесится Ким, образумится, повзрослеет, то сейчас и соломинка совсем истончилась, стала призрачной, как сон.

Юлия Сергеевна долго пряталась от самой себя — сын просто гусарит, ранний брак, не догулял… На чьи деньги он пьет — вот вопрос? Зарабатывал сын мало и нерегулярно. Вообще тот вид деятельности, который он избрал для себя, трудно было назвать работой. С кем-то как-то он устраивал выставки для нищих художников. Какие-то люди находили спонсоров, а Ким был на подхвате. Клиентов его Любочка не знала, но видела некоторых странных мужиков и неопрятных теток — все непризнанные гении. Можно было предположить, что они его и поят, но уж слишком голодные были у них глаза, слишком непрезентабельный вид. Скорее всего, именно Ким их поит, а это значит, что даже малую свою зарплату он не мог донести до дома. Любочку это несказанно раздражало. Сама-то она работала, как говорится, до мозолей. После семнадцатого августа зарплата ее сильно поубавилась, хорошо, хоть работу не потеряла, а Ким барствовал и хамил, не отвечая на вопросы. Помимо пьянок деньги тратил еще на книги. Здесь он воистину не знал удержу. Покупаешь книги — так хотя бы читай! Но нет, он покупал их впрок, на потом, а теперешняя его жизнь принадлежала только друзьям и пьянству. Про деньги с Любочкой он вообще разговаривать не мог — это, видите ли, унижало его тонко организованную натуру.

Да когда же он догуляет-то? Когда сообразит, что главное в жизни не широкие, высокие и приятные разговоры с друзьями под водочку, а творчество… и еще семья, конечно, и забота о дочери и жене? Может, он нравственный урод? А потом, как откровение, пришло страшное слово — наказание. И наказание в первую очередь не ему — а ей. Тюрьма, сума, даже смерть — это понятия человеческие. Сын алкоголик — это дьявольское, это — за гранью, под полом, в преисподней, потому что нет конечного результата, а есть вечная игра, в которой ставки — твое ощущение вечно живого горя. Положим, он был бы сумасшедшим, она бы его лечила, периодически у него наступало бы просветление. Этим процессом можно было бы руководить. А как можно руководить алкоголиком? Красивый, внешне здоровый, талантливый, гордый человек в мгновение ока становится идиотом, мало того, подлецом по отношению ко всему, что есть корень жизни. Жалкий дебил с топором на суку — тюк-тюк… Ты же на нем сидишь! А потом вдруг нормальный, и ты забываешь дебила, но потом на ровном месте ни с того ни с сего — блюмс! — и все по новой. И опять ждешь и думаешь, только бы был жив.

Вот так повертишь в мыслях, как ложкой в супе, и испугаешься. Нет, не надо думать про сумасшедший дом, не надо играть с судьбой в прятки. Лучше уж так, как есть.

У нее теперь было три состояния, три чувства к сыну. Она его жалела, боялась и ненавидела. Три состояния, которые никогда не объединялись по двое. В каждый конкретный момент одно из этих ощущений было настолько объемным, что занимало нишу полностью. Когда жалела — плакала, когда ненавидела — метала молнии, предметы так и летали по квартире и, как ни странно, не бились, не ломались — дом был с ней солидарен. Когда жалела — выла и пила лекарство.

Единственным подспорьем в ожидании (пришел — не пришел, вернулся — или продолжает пьянствовать) были пасьянсы. Нетленное бабушкино наследство — умение убивать время с помощь карт. Семейных пасьянсов было два. Один назывался «косынка», или «красное-черное», название второго она не знала, это тот, где перекладывать можно только по одной карте. Общая идея — собрать все карты по масти на тузы. При колоде в сто четыре единицы это было длительное занятие. Иногда часов шесть-семь беспрерывной работы!