Робин Максвелл - Синьора да Винчи

Прежде я охотно и бесперебойно подбрасывала топливо в алхимический очаг, занималась нашим огородом, внимательно и участливо выслушивала посетителей аптеки — теперь же я не знала, как с собой сладить. Неожиданно наш сумрачный дом показался мне темницей, любое папенькино поручение наводило тоску, разум отказывался вникать в пифагорову геометрию, а едкие запахи нашей лаборатории я уже переносить не могла.

Но я скрывала от папеньки кипевшее во мне недовольство, потому что опасалась, как бы он не отринул того бешеного зверька, в которого я превратилась. При нем я оставалась прежней милой Катериной, его любимой ученицей и бесценной помощницей. С папенькой я была само совершенство.

Но где-нибудь на лугу я задирала юбки и бежала сама с собой наперегонки, как мальчишка, бежала навстречу ветру и орала что есть мочи. Так я пыталась утихомирить демона, поселившегося у меня между ног.

— Катерина, посиди с нами!

Голоса вывели меня из задумчивости, и я с изумлением обнаружила, как сильно удалилась от нашей деревушки, миновав и оливковую рощу на холме, и пастбище с отарами овец. Я дошла до самой реки и теперь увидела рассевшуюся на берегу компанию девушек и женщин. Они разложили у себя на коленях и на шерстяных красных ковриках плетение из ивняка. Я ничуть не обрадовалась, что они заметили меня, потому что обижать их отказом мне не хотелось, но и болтать с ними тоже было сегодня некогда. Я стремилась к одному: праздно брести вверх по течению Винчо, складывая в котомку душистые травы и цветы.

— Папенька дал мне поручение! — откликнулась я с самой дружелюбной улыбкой.

— Ну его, твоего папеньку! Посиди с нами! — звали они, и настойчивей всех — синьора Палма.

— Если я не наберу валерианы, синьора Сегретти останется без успокоительного и всех вас изведет, когда вы придете к ней в лавку за хлебом!

Услышав их разнородные возгласы и беззлобные ругательства, я поняла, что могу продолжать путь. Следуя тропинкой вдоль реки, я отвлеклась от женского гомона и все внимание сосредоточила на щебете птиц, плеске струй и шорохе прибрежного камыша. На природе я наслаждалась. Кроме папеньки, не было для меня большей отрады в жизни, чем все, что росло и дышало, рождалось и умирало в окрестных полях и оврагах нашей деревеньки, средь ее холмов.

Мне вдруг захотелось наведаться в одну знакомую пещеру, где встречалась особая плесень, предохранявшая раны от нагноения. Но нет, я уже задумала добраться сегодня до залитого солнцем луга у самой речки. Он был расположен чуть выше по течению, и там меня никто не побеспокоил бы.

Я издалека увидела, что заветный луг сплошь порос медуницей. Ярко-розовые соцветия на нежных высоких стеблях стройно колыхались от малейшего ветерка. Я решила дойти до того места, где река, натолкнувшись на преграду из валунов и поваленных стволов, образовывала небольшой, утопавший в зелени водопад. Его склоны поросли густым мхом — сущий рай!

У водопада я тут же присела на мох, достала злополучную вербену и швырнула ее в реку, затем снова порылась в котомке и вынула обернутую в алое и золотое книгу. Я нарочно пометила место, на котором остановилась, — самую неслыханную из всех Платоновых небылиц, где говорилось об исчезнувшем континенте, об Атлантиде. Наибольший интерес для меня в те дни представляли не его размышления о совершенном устройстве общества атлантов, не их драматическая война с Афинами, а безумная любовь, которой повелитель морей Посейдон воспылал к земной женщине Клито. Я читала, как он спустился с небес, женился на Клито, и она родила ему пять пар сыновей-близнецов.

Мое воображение уносило меня к тем далеким событиям, описанным греческим мудрецом и происходившим за девять тысяч лет до его рождения! Такая древность повергала меня в трепет, но больше всего увлекала меня, конечно, любовь бога к смертной. Сидя у реки, я читала и перечитывала отрывки из «Тимея», повествующие об их отношениях. Они будоражили меня, волновали кровь. Я закрывала глаза и пыталась вообразить, каково это — ощущать длани посланца небес на своем теле. Наверное, они твердые, но нежные… Раз он бог, то ему известны мои мысли, моя натура, мои тайные желания…

«Катерина! — одернула я себя. — Хватит предаваться чувственным фантазиям! Ты так с ума себя сведешь!»

Я ощутила, что у меня даже подмышки отсырели. Юбки вдруг показались мне чересчур плотными, а завязки лифа — слишком тесными. Я разделась до сорочки и, снова прикрыв глаза, прилегла на отмели. Струйки щекотали мне грудь и живот, приятно их охлаждая.

— Scuse.[3]

Это слово, сказанное почти шепотом, но совершенно неожиданно, заставило меня забарахтаться в воде в попытке прикрыть наготу. Я схватилась за юбку и лиф и прижала их к груди — сквозь мокрую сорочку проступали не только ее округлости, но и два отвердевших соска.

Я обернулась на голос, но поскольку сидела в воде, а обладатель голоса стоял, то сначала мне не удалось разглядеть его лицо, а только фигуру — высокую, облаченную в дорогой желто-серый колет. Чулки обтягивали стройные лодыжки и мускулистые икры незнакомца — все это я успела заметить, пока впопыхах поднималась.

Я отвернулась и принялась одеваться.

— Я увидел, что ты лежишь, — обратился ко мне мужчина, — и подумал, не ранена ли ты.

— Нет, не ранена.

Наконец я оправилась настолько, что смогла обернуться, и тут меня ждало новое потрясение — незнакомец оказался невероятно хорош собой. Густая грива волнистых белокурых волос обрамляла его широкоскулое лицо с крутым гордым подбородком. Прямой нос между широко расставленных светло-карих глаз не был чересчур длинен, и его острый кончик вовсе не напоминал клюв, как у большинства итальянцев. Губы, хоть и тонкие, были красиво очерчены. Он улыбался исподтишка, отчего у меня вдруг пересохло во рту, а между ног, наоборот, намокло.

— Я Пьеро, сын Антонио, — сообщил он.

Мне уже приходилось слышать это имя.

— Большой дом за крепостной стеной? — спросила я, вполне овладев собой.

— Он самый. Рядом с ним водяное колесо, наша мельница…

Молодой человек звучным мелодичным голосом стал рассказывать о мельнице, а глаза меж тем говорили мне совсем другое. Мне слышалось: «Ты прекрасна. Ты богиня. Я любуюсь тобой и не могу глаз оторвать». Но ведь я это не сама придумала — он и вправду не отводил глаз от моего лица. Смотрел так пристально, что я совсем смутилась.

— Мне надо идти, — сказала я и огляделась в поисках котомки.

Она валялась на траве как раз позади Пьеро. Я неловко потянулась, всячески избегая касаться нового знакомого, быстро схватила котомку и сунула в нее томик с «Тимеем».