Элизабет Бойл - Ночь страсти

Как любили друг друга ее родители. Дядя может выдвигать самые скверные обвинения в их адрес, но она знала правду — они горячо любили друг друга, и их трагическая смерть была результатом предательства… но не со стороны одного из них.

Когда бы она ни думала о той страшной ночи, в которую погибли ее родители, в ее памяти всплывал образ нежной мамы: вот она каждый вечер заботливо подтыкает вокруг нее одеяло и ласковым голосом шепчет убаюкивающую молитву на французском, а отец стоит в дверях детской, одетый в пальто и с фонариком в руке.

Но остальные воспоминания о том перевернувшем ее судьбу вечере Джорджи прятала глубоко в сердце, потому что боялась их больше, чем этой надвигающейся угрозы замужества.

Похоже, она, как и ее родители, могла стать жертвой равнодушия других людей. Если бы только родители были живы! Тогда у нее был лондонский сезон, как у других девушек ее круга.

Если бы только она могла получить этот лондонский сезон Конечно, этого уже не случится, но мечтать об этом очень приятно. Получить возможность грациозно войти в элегантный бальный зал… осмотреть утонченную публику встретиться взглядом с лукавым, чертовски красивым мужчиной и тут же понять, просто понять, что он именно от кто разгадает все ее секреты, осуществит все ее желания и оправдает все ее надежды.

— Почему ты считаешь, что тебя невозможно скомпрометировать? — голос Кит ворвался в мечты старшей сестры. — Ты хорошенькая и не отпугнешь тех ужасных волокит, от которых тебя предостерегала в своем последнем письме леди Финч.

Джорджи вздохнула:

— Сколько раз я говорила тебе, что нельзя читать письма, адресованные другим людям!

— Ты бы и не увидела тех писем, если бы я не крала их из кабинета дяди Финеаса, — проворчала в ответ Кит.

Джорджи нечего было возразить. Действительно, как она могла жаловаться на то, что Кит стащила письмо, из которого стало известно о надвигающемся нежелательном для нее браке!

— Все же мне кажется, что наилучшее решение — это чтобы ты опозорила себя.

— Но как это сделать, Кит? — начала рассуждать Джорджи. — Личный врач лорда Харриса придет сюда завтра утром. За такой короткий срок невозможно сделать выбор. Нам не разрешается даже наносить визиты, не говоря уже о том, чтобы посещать балы и другие светские собрания, где я могла бы найти подходящего для этого кандидата.

Казалось, ее слова несколько поубавили энтузиазм Кит, но ненадолго. Неожиданно младшая сестра выпрямилась, словно нашла какое-то решение.

— А как насчет этого бала, ну того, о котором пишет леди Финн? — спросила она, протягивая сестре последнюю страницу письма.

— Бала поклонников Киприды?[1] — фыркнула Джорджи, беря в руки письмо.

— Вот именно, — кивнула Кит, соскочив с подоконника и кружась по комнате. — Лучше не придумаешь, ведь леди Финч пишет, он будет сегодня вечером. Ты можешь испортить свою репутацию за час или сколько там требуется для этого времени и вернуться, прежде чем тебя хватятся. Похоже, там соберутся все мужчины, и я уверена, что среди них найдутся такие, кто обладает богатейшим опытом в том, как испортить репутацию молодой леди.

Пока следующие пять минут Джорджи читала Кит нотацию, внушая ей, что нужно перейти все границы приличий, чтобы обсуждать подобные вещи, у нее в груди бешено колотилось сердце в предвкушении возможности, которую может предоставить самый известный лондонский бал.

Бал поклонников Киприды.

Под этим подразумевалось что-то сумасшедшее, невероятное. Леди Финч упомянула о нем, только чтобы уберечь Джорджи от неверного шага, иначе та могла кончить, как одна из тех падших женщин, которые посещали подобные скандальные места и имена которых неприлично было даже упоминать в обществе.

И все же такая судьба была единственным средством спастись от этого ужасного лорда Харриса.

На какой-то момент Джорджи попыталась обдумать про себя этот дикий план, затем так же молниеносно отмела его.

Нет, она не может так поступить. Нечего и думать об этом.

И все же…

— Ты могла бы потихоньку ускользнуть из дома, — должала убеждать ее Кит, подперев кулачком подбородок, излагая один из возможных способов выбраться из дома. — Когда кухарка уснет от мадеры, которую украла дяди из подвала, и захрапит, ты можешь черным ходом выйти в сад к воротам, посудомойка говорила, что они никогда не закрываются, так как дядя несколько лет назад потерял ключи и думает, что это никому не известно. — Кит закатила глаза к небу, словно говоря, что их дядя глупейший из обитателей земли. — Оттуда, — продолжала она излагать свой план, — ты выйдешь на угол парка и возьмешь наемную карету. Никто и знать не будет, что ты ушла.

— Кит! — произнесла Джорджи, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суровее. И правда, ее не могло не шокировать, что младшая сестра с такой легкостью предложила столь продуманный план и так хорошо изучила повадки всех обитателей дома всего за три недели, которые они провели под дядиной крышей. — Откуда ты все это знаешь? Откуда тебе известны все эти подробности? У ее сестры хватило наглости принять оскорбленный вид.

— Я слушала и задавала вопросы. И если бы ты не сидела, как всегда, уткнувшись в книгу или изучая свой атлас, ты бы слышала, о чем судачат горничные. Домом управляют из рук вон плохо. Он крайне запущен. Прислуга годами явно обкрадывает дядю Финеаса и тетю Верену. — Беспечно махнув рукой, Кит отмела это утверждение. Затем она взглянула на громко тикающие старинные часы на камине. — Придется ждать до одиннадцати. Служанка говорила, что кухарке требуется три-четыре стакана горячительного, прежде чем она угомонится.

При этом Кит улыбнулась, и Джорджи не могла не почувствовать, как бунтарский дух сестры подталкивает ее к этому опасному шагу.

Испортить свою репутацию. От этой мысли у нее по телу пробежала дрожь.

Раз у нее все равно не будет лондонского сезона и вряд ли сбудутся ее мечты о любви и приключениях, она могла бы прожить хотя бы одну ночь в свете, потанцевать и броситься в объятия какого-нибудь прожигателя жизни.

Танцы. Боже, ей понадобятся бальные туфли и множество других вещей!

Джорджи взглянула на свою грубую практичную обувь и нахмурилась. На ней было скромное старомодное поплиновое платье, которое она носила почти четыре года и недавно перекрасила в черный цвет в память о миссис Тафт, которая относилась к ним как мать и заслуживала траур по себе. Джорджи понимала, что в своем нескладном, плохо прокрашенном платье она вряд ли будет уместна в зале с элегантно одетыми жрицами любви. Она выглядела бы как чья-то бедная служанка, а не красотка, которой захочется овладеть.