Летний сад - Полина Саймонс

Я теперь только об этом и думаю… Я просыпаюсь и вижу, как тебя тащит куда-то Каролич… – Татьяна была рада, что в темноте он не видит ее лица. – А что, если вся эта скромная жизнь, мы сами – всего лишь некая иллюзия? И скоро она закончится…

– Да, – только и ответил Александр.

Они спали беспокойно, а потом все продолжилось в таком же благословенном молчании.

Залив Суисун

– Как долго ты намерена держать меня здесь?

Наступила весна, они провели в Бетель-Айленде уже полгода. Но Татьяна не могла успокоиться и постоянно вздрагивала.

– Дни, недели, месяцы, годы? Скажи мне! Или мы здесь и останемся? Это все, чем я могу заниматься? Может, займу место Шпекеля, когда он умрет? Может, мне следует уже теперь подать заявку, если вдруг имеется лист ожидания?

– Шура…

Александр был задумчив:

– Ты прячешь меня от меня самого? Мы здесь потому, что тебе кажется: я не могу приспособиться где-то там?

– Конечно нет.

– Так почему ты меня прячешь?

– Я не прячу, милый. – Татьяна погладила его по спине, осторожно касаясь шрамов. – Ты тревожишься без причины. Давай спать.

Но Александру спать не хотелось.

– Что? Ты не можешь представить меня в каком-нибудь офисе? Целый день в костюме, за письменным столом, продающим разные товары, или ценные бумаги, или страховки, и что я прихожу повидать тебя на винодельне, в сером фланелевом костюме, прямо из городской конторы?

Татьяна внутренне сжалась.

– Я могу представить, как ты приходишь повидать меня.

– Отец хотел, чтобы я стал архитектором. Отличное дело – архитектор в Советском Союзе. Он хотел, чтобы я строил для коммунистов мосты, дороги, здания.

– Да.

– А я провел жизнь, взрывая чертовы дома. Наверное, я мог бы стать взрывателем.

– Нет, только не ты. – «Пожалуйста, пусть этот разговор закончится…» – Не тревожься. Ты разберешься.

Но Александр продолжил:

– Я здесь именно этим занимаюсь? Разбираюсь? Кто я таков? Я всю жизнь задаю себе этот вопрос. И там, в Советском Союзе, и здесь, на этом заливе. Простого ответа нет, я носил и орла СС, и серп и молот на рукаве…

Татьяне хотелось сказать: ты американец, Александр Баррингтон. Американец, который сражался за Красную армию и женился на русской девушке из Ленинграда, девушке, которая не может жить без своего солдата. Вот кто ты.

– Мои отец и мать знали, кто они.

Вот уж это было последним, о чем хотелось бы говорить Татьяне. Ее тело превратилось в пружину; еще минута, и она могла катапультироваться от него.

– Они не должны были ничего делать с тобой. – Только это она и смогла сказать.

– Коммунисты и крайние феминисты, советские эмигранты, о, они знали, кто они. – Александр сел и закурил. – Можно только надеяться, что в нынешней атмосфере никто ничего не узнает о моей матери и отце, потому что кто тогда даст мне постоянную работу? Я могу ведь заодно быть и убийцей… – Он выпустил над кроватью клуб дыма.

Татьяна не могла этого вынести, она отпрянула:

– Но Джимми тебя нанял, и Мэл тоже, и Себастьяни дал тебе работу…

– Да, пока один человек не сказал: а что это за номер у тебя на руке, Александр? И мы уехали. Я не знаю, что потом случилось во Вьянце, но что-то было, потому что там был кусочек рая, но мы там не остались, так? Что мы собираемся делать? Каждый раз, когда кто-нибудь задает нам этот вопрос, мы бежим. Где ты служил, когда был в армии, Александр? И мы тут же бросаемся в какое-нибудь убежище. Так, Таня? Мы теперь так и будем жить?

Татьяна не знала, где и как они будут жить. Она не знала, будет ли у них когда-нибудь нормальная жизнь, как у других людей, как у других женатых пар, – простая, спокойная, скромная, милая… Существовала ли вообще нормальная жизнь для них двоих? Она не знала, как долго сумеет прятать его в убежище, в прекрасной изоляции, в удалении от людей?

Шаг во внешний мир ради любви

Александру хотелось увидеть Айдахо, Адское ущелье. Он хотел повидать гору Рашмор, Йосемитский национальный парк, гору Вашингтон, национальный парк Йеллоустон, пшеничные поля Айовы.

«Нет, – твердила Татьяна, – давай побудем здесь еще немножко».

Недели шли.

«Я пойду с тобой в магазин, помогу с покупками».

«Нет, оставайся здесь, лови рыбу, Шура».

«Я пойду в „Боатхаус“, выпить с почтальоном».

«Давай лучше в воскресенье поедем в Сакраменто. Найдем католическую церковь, потом перекусим в „Хьят Ридженси“, прогуляемся по Мейн-стрит, покажем Энтони здание Капитолия, поедим мороженого».

«Я не хочу идти. Мне кое-что нужно сделать. Я должна мыть-чистить-готовить-печь-шелушить. Я хочу, чтобы ты соорудил мне ящик для разных мелочей и скамейку, чтобы удобно было сидеть, и починил столбики ограды и доски на причале. Давай лучше прокатимся на лодке по каналам».

Ее нежелание куда-то выходить напомнило Александру о зимнем Оленьем острове: шел снег, а она все равно не предлагала двигаться дальше. И здесь было так же. Метафорически тоже шел снег, а она держалась за место.

Александр не помнил, когда это началось, такая неторопливость. Это оставляло его наедине с собой, когда он ловил рыбу, и слушал крики цапель, и учил Энтони управлять лодкой, и играть в бейсбол и футбол, а Энтони читал ему вслух свои детские книжки, пока Александр сидел с удочкой. Душа понемногу исцелялась. Словно его мать и отец были рядом с ним все двадцать четыре часа, присматривали за ним, разговаривали с ним, играли с ним, и Энтони перестал просыпаться от кошмаров посреди ночи и понемногу обретал внутренний покой.

Именно на Бетель-Айленде Александр перестал нуждаться в ледяных ваннах в три ночи – теперь была горячая пенная ванна поздними вечерами, с мыльными руками и мыльным телом Татьяны.

Но наконец одним воскресным утром в июле сорок восьмого года Александр предложил поехать в Сакраменто и не услышал возражений.

И они поехали в Сакраменто. Пошли на мессу в католическом соборе, а потом перекусили в «Хьят Ридженси».

Во второй половине дня они гуляли по главной улице, рассматривая витрины, и тут у поребрика остановился полицейский автомобиль, и из него выскочили два офицера и побежали к…

Какую-то секунду было непонятно, куда они спешат, и в эту самую секунду Татьяна шагнула вперед, прикрыв половину Александра своим маленьким телом. Но полицейские, не обратив внимания на Баррингтонов, вбежали в бакалейную лавку.

Татьяна сдвинулась в сторону. Александр, не сразу отреагировав, вытаращил глаза и уставился на нее.

Когда они ели мороженое с содовой, он сидел напротив Татьяны, всматривался в нее, ожидая, когда она сама заговорит.

– Таня… –