Елена Хаецкая - Византийская принцесса

— Если бы я не страшилась позора, — прошептала Эстефания, — то отправилась бы с вами в лагерь и переносила бы там все тяготы военного похода!

— В этом нет необходимости, — сказал Диафеб. — Ведь я ношу вас в моем сердце, как если бы вы, прекрасная дама, были хорошеньким жучком и обитали в коробочке. И таким образом вы уже побывали во множестве сражений и участвовали в опасных переправах, а однажды даже сожгли мост.

— Сожгла мост?

— Да, и вместе с этим мостом, моя госпожа, вы сожгли великое множество самых свирепых на свете турок, и ни одного из них вы не убоялись.

— Как я погляжу, не слишком-то безопасное место — эта ваша коробочка для жучков, — заметила Эстефания.

— Напротив, любовь моя, это весьма безопасное место. И пока в него не попала турецкая стрела, можете обитать там без страха.

— А если турецкая стрела пронзит его, я умру? — спросила Эстефания, и ее глаза опять наполнились слезами.

Диафеб солнечно улыбнулся ей:

— Это уж как вам будет угодно, моя сеньора, потому что немало найдется других достойных рыцарей, готовых носить вас в своем сердце. И если вы захотите умереть вместе со мной, то умрете, а если не захотите, то не умрете.

— Я умру, — повторила Эстефания.

Тут занавеси покоя раздвинулись, и перед беседующими предстал сам император. Казалось, он был очень удивлен тем, что застал в комнатах своей дочери Эстефанию и Диафеба, да еще занятых разговором.

— Странно мне видеть, что вы еще не заняты сборами в дорогу, — сказал император Диафебу. — Ведь, насколько мне известно, завтра на рассвете вы покидаете Константинополь.

— Мой господин, — ответил Диафеб с поклоном и ничуть не смутившись, — я только что побывал у себя в апартаментах, так что все необходимое уже собрано и я готов выехать хоть сейчас.

— В таком случае я прошу вас пойти со мной и осмотреть лошадей, которых я намерен дать вам для армии, — сказал император.

Диафеб вышел вместе с государем, и они направились к конюшням, а Эстефания побежала к себе в комнаты.

Когда Диафеб подошел к конюшням, то увидел возле стены прислоненные щиты, общим числом сорок. На этих щитах были изображены те самые знатные рыцари, которые переметнулись на сторону врагов и были публично лишены рыцарской чести. По приказанию императора их нарисовали перевернутыми вниз головой, чтобы всякий, кто взглянет на эти щиты, сразу понял: вот предатели и презренные трусы! А чтобы избежать ошибки, каждый щит был подписан.

Художник постарался и выполнил свою работу как можно лучше, для чего он долго рассматривал лица пленников и проводил в башне очень много времени. Волосы всех подвешенных вниз головой свисали по направлению к земле, так что, если такой щит перевернуть. то казалось, будто волосы стоят дыбом.

И только у графа Бурженского волосы были приглажены. Диафеб обратил внимание на эту особенность и спросил императора, для чего так сделано. Император не знал, как ответить, и призвал художника, а тот, прибежав и упав на колени, признался, что изобразил графа Бурженского, как и всех, с торчащими дыбом волосами, но поскольку граф сей обладал нравом неукротимым и во всех своих желаниях был непреклонен, то и волосы его на картине пригладились сами собой.

— В таком случае этот щит следует сжечь и пепел от него закопать там же, где и пепел от тела графа Бурженского, — приказал император. — Ибо этот человек, как я погляжу, проявляет своеволие даже после своей смерти!

Затем он отпустил Диафеба, наказав тому собираться в дорогу хорошенько и ничего не забыть.

Диафеб тотчас вернулся к Эстефании.

Та сидела в кресле. Поглядев на Диафеба, она спросила:

— Скажите, сеньор рыцарь, хотели бы вы засунуть обе свои руки мне под юбки?

— Это мое заветное желание, — искренне ответил Диафеб.

— Ну а запустить горсти мне за вырез платья? — продолжала Эстефания.

— И это было бы весьма для меня желательно.

— В таком случае я дозволяю вам овладеть мною сверху, — объявила дама.

Диафеб не заставил себя ждать и тотчас принялся хозяйничать у Эстефании за вырезом. Он обнаружил там две круглые груди с твердыми сосками, а спустившись чуть ниже, вдруг замер: какой-то листок находился у Эстефании под одеждой.

Диафебу доводилось слышать о том, что некоторые дамы носят самые важные для себя письма прямо на теле, под одеждой, дабы никогда с ними не расставаться, а еще из страха, как бы кто-нибудь посторонний их не нашел.

— Что с вами? — спросила Эстефания как ни в чем не бывало. — Вы переменились в лице!

— Ничего особенного, — ответил Диафеб, вытаскивая листок. — Что это такое, моя госпожа?

— Хотите прочесть?

— Возможно.

— Вы уже завладели этим листком, так не останавливайтесь на половине пути, — сказала Эстефания, — иначе я буду считать вас трусливым рыцарем.

Диафеб развернул письмо и начал читать. Он так волновался, что не сразу понял содержание письма. А это было не письмо, а брачное обязательство, в котором Эстефания Македонская давала торжественную клятву сделать Диафеба Мунтальского своим мужем и господином и отдать ему свое тело «без всякого обмана и хитрости», а в приданое принести герцогство Македонское, которым сейчас управляет ее отчим. «Но скоро он лишится этого титула».

— Вы отдадите мне герцогство Македонское? — пробормотал Диафеб, совершенно сбитый с толку этими женскими уловками и запомнивший только последнюю фразу из всего прочитанного.

— Да, и сверх того я вручаю вам самое себя, а ведь я стою еще дороже, — сказала Эстефания.

— В этом не может быть сомнений, моя госпожа, — отозвался Диафеб.

Она обвила его шею рукой и шепнула ему на ухо:

— Вы рассмотрели подпись?

Он поднес письмо к глазам и только тут понял, что Эстефания написала свое имя кровью.

Диафеб поцеловал кривенькую строчку, а потом повернул голову и поцеловал мягкие губы Эстефании бесчисленное количество раз — в честь сонма всех светлых ангелов.

Глава одиннадцатая

Краткий сон севастократора был прерван, когда в шатер вошел оруженосец и доложил о приближении какого-то турка.

Тирант открыл глаза. Несколько мгновений оруженосец еще мог видеть в них отражение феникса — ибо севастократору виделась во сне именно эта птица. Затем взгляд Тиранта стал ясным и спокойным и всякие потусторонние тени, окружавшие спящего, исчезли.

— Что случилось? — переспросил он.

— Человек на том берегу реки. Привязал полотенце к тростниковой палке и машет.

Тирант встал, ему подали плащ. На берегу Трансимено действительно выплясывал какой-то человек, одетый роскошно и причудливо: до пояса он был обнажен и разрисован черными и красными узорами, а ниже пояса на нем имелась очень широкая красная юбка, вытканная цветами.