Невеста из империи Зла - Эльвира Валерьевна Барякина

Слова «твои друзья» неприятно задели Мишу. Ему было глубоко наплевать на Алекса, но судьба Марики была ему небезразлична. В конечном счете она являлась лучшей подругой Лены.

Впервые в жизни Миша чувствовал, что делает что-то такое, за что ему стыдно смотреть в глаза человечеству.

«Лена меня никогда не простит, если узнает, что я стукач», — мысленно паниковал он.

А если на факультете узнают? Стукач — это ведь хуже прокаженного, хуже вора, который крадет у своих.

Ему вдруг вспомнилось, как в школе они объявили бойкот одной девчонке-ябеде. Миша уже забыл, в чем именно заключалась ее вина, но жалкая сутулая фигурка отщепенки навсегда осталась в памяти. Ее даже не дразнили — разговаривать с ней считалось невероятно позорным. Ее просто били, задирали ей юбку и подкладывали в портфель всякую дрянь. Каждому хотелось отличиться и показать, как он презирает и ненавидит стукачку.

Потом эта девочка наглоталась каких-то таблеток и ее едва откачали. Но она уже не вернулась в школу — родители увезли ее в другой город.

Как же Мише хотелось все бросить, вернуть все в те золотые времена, когда он еще ничего не знал о работе первого отдела. Но как это сделать, он не имел ни малейшего понятия. Прийти и заявить Петру Ивановичу: «Я увольняюсь»? А что, если он не захочет его отпустить? Ведь Миша собрал компромат не только на Алекса и Марику, но и на себя: вон рапорты за его подписью — в серой папочке хранятся.

«На меня теперь тоже можно влиять, — с ужасом осознал он. — Пригрози мне разоблачением, и все — тут же стану как шелковый».

Такие мысли заставляли Мишу обливаться холодным потом. Он не мог потерять свое общественное положение, не мог потерять Лену. Но именно поэтому он не мог порвать с первым отделом.

Когда похолодало, они стали встречаться у Лены дома. Ее квартира была особой: когда-то, еще до революции, в ней жила знаменитая оперная примадонна. От нее остались потемневший комод, стулья с бамбуковыми ножками и большое зеркало в резной раме.

Мише нравилось разглядывать Ленино отражение в этом зеркале. Она подходила к нему, голая, расчесывала волосы, а ему было видно и ее спину, и большую грудь, и живот с темным треугольничком волос внизу.

— Не смотри на меня! — отмахивалась от него Лена. — Ты же сам говорил, что тебе не нравится, когда я нагишом!

Она тянула на себя халат со стула. А Миша нарочно не давал.

— Раньше не нравилось, а теперь нравится.

В эти часы Миша чувствовал себя как солдат, прибывший в отпуск с фронта. Вот сейчас, в данный момент, он счастлив, а завтра у него не будет ни любимой женщины, ни теплого дома. Он уже убедил себя, что рано или поздно Лена узнает о его грехах, и тогда все рухнет.

«Женюсь! — с отчаяния решил Миша. — Как жена она все будет воспринимать по-другому».

Любовь, страх, запоздалые сожаления — все слиплось в его сердце в один комок. У него ничего не было: все его имущество составлял тощий чемодан, матрас и полка с книгами. Он пока не работал, квартиры не предвиделось, как и на что содержать жену — непонятно.

Но Миша уже не мыслил своего существования без Лены. Он ложился спать и представлял, как она снимает с себя свой голубой халатик. Он просыпался среди ночи и видел перед собой ее лицо. И как мучительно для него было каждое расставание!

В канун Дня седьмого ноября он подошел к Лене:

— Слушай, я должен тебе сказать нечто важное.

— Прямо сейчас?

— Ну да!

— Давай не сегодня, — попросила она. — Поехали после демонстрации ко мне на дачу. Там и поговорим.

Анжелика пребывала в самом мрачном расположении духа. Сегодня на уроке алгебры она столкнулась с настоящим предательством. Подлая Роза пустила по классу записку, в которой было написано следующее: «Всем! Всем! Всем! Капустина влюбилась в американца, который приходил к нам на дискуссионный клуб!» Под текстом была нарисована мерзкая карикатура: девочка в красном галстуке лезет целоваться к дядюшке Сэму в цилиндре. Над галстуком Роза потрудилась особо: ей явно хотелось подчеркнуть, что комсомол Анжелике пока что не светит.

После того как записка обошла весь класс, Трушенков сделал из нее самолетик и запустил его прямо Анжелике в лицо.

— Ты! Овца! — прошипела она Розе, показав ей кулак.

В ответ та захихикала.

— Эй, Капустина, ду ю спик инглиш уже?

— Крути педали, пока не дали!

— Капустина! — прогремел грозный голос математички Татьяны Федоровны. — Выйди вон из класса!

Эта несправедливость добила Анжелику. Едва сдерживая слезы, она вылетела в коридор. Роза определенно заслуживала самого жестокого наказания. Понятное дело, ей было просто завидно. Ее позорный Вадик ни в какое сравнение не мог идти с великолепным Алексом.

До конца урока было еще целых тридцать минут, и от нечего делать Анжелика пошла слоняться по школе. Из классов доносились голоса учителей, в кабинете музыки тренчало разбитое пианино и нестройный хор выводил: «Солнечному миру — да, да, да! Ядерному взрыву — нет, нет, нет!»

Оказавшись рядом с Пионерской комнатой, Анжелика уселась на батарею и достала из кармана медальон в виде сердца. Это был подарок Димки из Запорожья — серебряная крышечка в завитушках, крошечный замочек, а внутри — место для портрета любимого человека. Вообще-то раньше там лежала фотография самого Димки, но после встречи с Алексом Анжелика безжалостно ее вырвала.

Отстегнув от фартука пионерский значок, она с усердием принялась выцарапывать на внутренней стороне крышечки слово «Alex». Работа продвигалась медленно: держать иголку от значка было неудобно, пальцы постоянно соскальзывали…

Вот уже почти целый месяц Анжелика полноценно страдала по Алексу. В своем воображении она не раз разыгрывала роскошные картины их новой встречи: он непременно узнает ее, удивится, начнет расспрашивать о школе и вообще о том, как идут дела. А потом предложит гулять с ним.

Анжелика представляла себе, как она вечером выходит с Алексом из подъезда и идет к выбивалке — излюбленному месту встреч окрестной молодежи. Там, разумеется, уже будут крутиться все соседские девчонки. «А кто это? А что это за парень?» — начнут спрашивать они друг друга. А Анжелика возьмет Алекса под руку и отправится с ним в кино на вечерний сеанс. И никто даже не