Роксана Гедеон - Парижские бульвары

– Чем чертыхаться, вы бы лучше высморкались. Вот, возьмите платок. И выпейте воды, а то у вас начнется икота.

Я выпила немного воды и невольно подняла глаза на Клавьера. Он казался очень бледным, а на щеке все так же горело пятно от пощечины.

– Только прачка может так драться, – сказал он, прикасаясь к щеке. – Сударыня, вы совершили непростительный поступок. Я притворюсь, что не заметил этого, и только потому, что вы особенная. Вы так долго были моей мечтой, что я привык к вам. И мне кажется, что я чуточку влюблен в вас.

– Влюблены?

– Только чуточку, и, пожалуйста, не задирайте нос.

– Ну что ж, тем хуже для вас, господин Клавьер. Отныне между нами все кончено, я ненавижу вас, вы сделали мне слишком много зла.

Он взял меня за подбородок, заглянул в глаза.

– Но в ваших глазах абсолютно не видно ненависти.

– Но там есть память о том зле, что вы…

– Я причинил много зла, но добра я могу причинить еще больше.

Я молчала. Честно говоря, я ничего до конца не понимала. Иногда мне казалось, что я сплю. Неужели это с Клавьером я разговариваю о таких делах? Да, сейчас я не чувствовала к нему ненависти. Злость прошла так же быстро, как и появилась, зато возникло ощущение той самой надежной поддержки, о которой я столько мечтала. Почему? Этот вопрос ставил меня в тупик. Ведь я не люблю Клавьера. У меня нет к нему абсолютно никаких чувств, он мне безразличен. Я даже не замечаю его привлекательности как мужчины. Вернее, я знаю, что он красив, но мне нет никакого дела до этого. Я замечаю только эту спокойную силу, эти мужские руки, способные и, похоже, желающие меня защитить… Возможно, на меня повлияли и те дни, что я провела в Сен-Жерменском особняке вдали от забот о хлебе насущном и борьбы за существование. Такая жизнь, безусловно, хороша, но… но не могу же я забыть то, что было! Да, я бедна, но продавать себя и жить содержанкой пока не намерена.

– Доверьтесь мне, Сюзанна, и я сумею сделать вас счастливой. Неужели вы этого не чувствуете? Нас тянет друг к другу, ведь мы такие разные. Знаете, как притягиваются противоположные полюса магнита?

– Я не люблю вас.

Я попыталась высвободиться из его объятий, но мне это не удалось.

– Не любите? Это признание делает вам честь. Если бы вы знали, сколько женщин, не любя меня, никогда бы в этом не признались, пылая желанием получить роскошную жизнь и мои деньги, от которых вы так легко отказываетесь.

– Не говорите мне о своих любовницах. Речь идет обо мне. Я не люблю вас и не хочу быть с вами.

– Что с того, что вы меня не любите? Разве это играет какую-то роль? Вы любили своего дубину адмирала, который помыкал вами и ни в грош вас не ставил. Но были ли вы от этого счастливы? Он ради вашей любви и пальцем не пошевельнул. А я бы сделал для вас все, что могу, – а я могу, поверьте, очень многое…

– Да вы, похоже, просто предлагаете мне продаться! Теперь я уже решительно высвободилась из его рук, отошла в сторону.

– Я не хочу больше говорить об этом. Честно говоря, я очень смутно понимаю, что вы мне предлагаете, и у меня мало желания принимать ваши предложения. И вообще, я уеду из вашего дома, чтобы вы имели поменьше возможностей соблазнять меня деньгами и…

– И?.. Чем же еще? Договаривайте, пожалуйста! Я и не думал, что вы замечаете во мне еще какие-то соблазнительные качества, кроме, разумеется, моих денег.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – выдохнула я после некоторого молчания, отчаявшись найти ответ получше. Такой, который, по крайней мере, ни к чему не обязывает. – И не понимаю, что вы мне предлагаете.

– Сюзанна, да неужто вы такая глупая?

Этот явно издевательский вопрос почему-то не обидел меня, как не обидело и то, что банкир назвал меня по имени. Не отвечая, я посмотрела прямо в лицо Клавьеру и ясно поняла, что и ответа-то не нужно.

Его взгляд медленно и цепко спустился с моих губ на полуобнаженные плечи, потом явно остановился на груди, дерзко проникая сквозь белизну кружевного корсажа. Мне показалось вдруг, что я раздета, и я невольно поднесла руку к груди. «Я должна чувствовать себя оскорбленной, должна одернуть его», – твердила я себе, но почему-то не могла произнести ни слова, и во рту у меня пересохло. Почти интуитивно я поняла, что сейчас что-то случится.

Рене Клавьер подошел ко мне, его рука – большая, сильная, теплая – опустилась на мое плечо… Я хотела отпрянуть, но не смогла. Он вовсе не удерживал меня, но от него исходила такая живительная волнующая энергия, что я повиновалась ей, подобно магниту.

Его пальцы мягко скользили по моему плечу, лаская шелковистость кожи, обводя упругую золотистость плоти; он осторожно потянул вниз рукав, спуская с плеча ткань платья и обнажил руку до локтя. Трепет пробежал по моему телу, я едва дышала, не понимая, что должна делать.

Он резко, порывисто наклонился ко мне, и его движение почти испугало меня, но я тут же забыла об этом. Его губы прильнули к моему плечу в томном бесконечном поцелуе, его кудри, точно теплый мех, щекотали мне шею… Я запрокинула голову назад, грудь у меня бурно вздымалась, словно после долгого бега. Тысячи чувств обуревали меня, но я подчинилась только одному – желанию хоть немного поблаженствовать в этом поцелуе.

Рассудок довольно быстро вернулся ко мне, я высвободилась из теплых сильных объятий Клавьера, сгорая от стыда и гнева за то, что в них мне было так хорошо. Он пользуется тем, что я давно не знала любви и ласки, что я так истосковалась по мужской нежности, – пользуется в своих целях!

– Все, – сказала я, стараясь сдержать взволнованное дыхание и поспешно приводя в порядок платье, – все, продолжать мы не будем.

Внимательно наблюдая за мной, он достал портсигар и сказал мне очень спокойно, поигрывая сигарой:

– Ангел мой, последнее слово всегда за вами. Но вы должны знать, что в любое время, что бы ни случилось, – я вас жду. И я вас даже немного люблю.

Я молчала, разрываемая противоположными чувствами. Да, так всегда бывает: когда мужчина и женщина, молодые и полные сил, подолгу живут под одной крышей и часто встречаются, они неминуемо становятся любовниками, пусть даже любви нет и в помине. Клавьер знает об этом, а я – всего лишь слабая женщина. Он ждет, пока я дозрею, и, подобно зрелому яблоку, упаду в его объятия.

Эта мысль возмутила меня, равно как и воспоминания о том оскорбительном пари, обо всех преследованиях, которыми Клавьер досаждал мне неизвестно из каких причин… Ну уж нет, подумала я, у меня еще осталась гордость, и если его объятия делают меня слабой и безвольной, я найду способ, как их избежать.

– Послушайте, – вдруг сказала я решительно, – вы говорили мне, что могли бы исполнить какое-либо мое желание.