От выстрела до выстрела (СИ) - Юлия Олеговна Чеснокова

— У тебя чудесный характер, Оленька.

— Ты единственный, кто так говорит.

— Конечно, иначе ты бы не вышла за меня! — корсет ослаб, и Ольга почувствовала, что может спокойно вдыхать. Потянув его и снимая, она развернулась к Пете:

— Так ты вот такой коварный?

— Но ты уже никуда не денешься, Ольга Борисовна Столыпина, — просиял он и, наклонившись, поцеловал, взяв её лицо в ладони. Её губы разъезжались в улыбке, не давая им как следует слиться в разгорающейся страсти, которую она чувствовала не только в Пете, но которая пробуждалась и в ней. Интерес, притяжение, жажда продолжения.

Они обнялись, и Оля услышала шорох в его внутреннем кармане.

— Что там у тебя?

Столыпин вынул содержимое:

— Всё то же самое — твоё первое письмо.

Оля забрала листок из его пальцев и отложила на прикроватный столик.

— Можешь переставать носить его. Я напишу тебе кое-что получше.

— Жаль, что тебя саму, мою маленькую, нельзя всегда носить с собой у сердца, — расцеловал он её руки.

— Я теперь и так всегда буду с тобой.

Когда Петя снял, следом за мундиром, рубашку, она увидела шрам над его правым локтем.

— Откуда у тебя он?

Шрам! Петя и сам забыл о нём, не придавая значения, привык к его наличию на своём теле. Но после вопроса выхода уже не было, скрытничество не пройдёт: либо врать, либо говорить правду. И Столыпин выбрал последнее, признавшись, наконец, в том, что произошло в начале прошлого лета. Оля осела на кровать, похолодевшая и побледневшая.

— Так это не было слухами…

— Слухами? — Петя опустился рядом, обняв её за плечо.

— Когда ты отбыл в отпуск, и не отвечал… Дима сказал мне, что у Шаховского была дуэль, но никто не знает с кем, и он предположил, что это мог быть ты, но я не хотела верить… Как ты мог⁈ — у неё на ресницах задрожали слёзы. — Как ты мог поступить так со мной⁈

— Оленька, но ведь ничего же не случилось!

— Но могло! А если бы случилось? И тебя бы не стало, как и Миши!..

— Такого просто не могло произойти, — он прижал её к себе крепко, поцеловал волосы и погладил по голове, — мне это нужно было, пойми! Я знал, что должен. Поквитаться за брата и за твои слёзы. Если бы я этого не сделал, я бы не смог просить твоей руки. Я должен был поставить точку в этом вопросе.

— Почему точку мужчинам всегда надо ставить именно пулей?

— Изобретены пулемёты, — улыбнулся Петя, — мы можем ставить отныне пулями и многоточия.

— Это не смешно! — тем не менее, успокаиваясь, она тронула его шрам, проведя пальцем. — Эти «поквитаться» ведь могут длиться бесконечно! А если Шаховской захочет отомстить однажды?

— Уже не захочет. Дима сообщил, князь скончался этим летом в Туркменистане.

— Как⁈ — ахнула Оля.

— Не то ему стало плохо от чахотки, и он упал с лошади, расшибившись, не то упал с лошади и, расшибившись, уже не нашёл сил оправиться. Я точно так и не понял. Но, одним словом, его больше нет, и говорить не о чем.

Человек, ставший виновником её переменившейся судьбы, умер. Тот, кто — казалось — отнял два года назад счастье. По итогу, Оля призналась себе, она обрела ещё куда большее, и ненависть к Шаховскому, переполнявшая некогда её сердце, сменилась благодарностью и пожеланием упокоя души.

— Почему ты не сказал мне обо всём сразу?

— Вдруг иначе бы ты не вышла за меня? — повторился Петя.

— Обманщик и дуэлянт! — приложив ладонь к груди, она театрально откинула голову. — Конечно бы не вышла!

— Тогда мне пришлось бы быть ещё и похитителем, — привлекая её назад, к себе, Столыпин прошептал: — Разве позволил бы я кому-либо другому занять своё место?

На утро Олю разбудил ласковый шёпот мужа:

— Сударыня — с всё спать изволят — с? — она пошевелилась, сквозь сон улыбнувшись поцелую в щёку. Потянулась.

Занавеси проскрежетали по карнизу и в спальню ворвалось солнце. Размыкая веки, Оля посмотрела на засвеченный силуэт Пети, приближающегося к кровати от окна.

— Ты давно поднялся?

— Около шести.

— Ты что, совсем не спал⁈ — опершись о подушку, она приподнялась. — Сколько сейчас?

— Одиннадцатый час.

— Боже! — Оля приложила ладони к загоревшимся щекам. — Что подумают папá и мамá!

— Ничего дурного, мы с Борисом Александровичем уже позавтракали и почитали утренние газеты.

— Он не ругался, что я не встала к завтраку?

— Нет. Ты утомилась, — сев рядом, Петя взял её за руку, — отдыхай.

— А ты? Разве не устал?

— Я бодр как никогда! Ради таких ночей готов не спать вовсе! Принести тебе сюда чаю с вареньем, душа моя?

— Нет, что ты! Папá выскажет, что я совсем безобразная жена и это никуда не годится.

— Ну, Оленька, какая ты жена — решать мне, а я считаю, что завтракающая по утрам в постели жена намного лучше, чем та, что из постели бежит поскорее, — вроде бы видевший, что Оля ночью не была испугана, разочарована, отвращена, он всё же захотел удостовериться: — Как ты?

— Хорошо, — румянясь и подтягивая одеяло к груди, она посмотрела вниз, на холмы своих накрытых коленей, — ноги немного болят.

— Это с непривычки, должно быть.

— С непривычки? — голубые глаза воззрились на Петю удивлённо: — В этом должна выработаться привычка?

— Да, как с гимнастикой — главное не пропускать ни дня, — пошутил Столыпин. Хотя в его иронии было больше реальных планов, чем юмора.

— Ни дня⁈

— Тебе… не хочется? — обеспокоился он. Оля, не ожидавшая и близко, что супружеский долг способен приносить столько удовольствия, покачала головой:

— Нет, но ведь есть посты, церковные праздники…

— У меня всегда была тройка по богословию, — отмахнулся молодой муж.

— Петя, не богохульствуй!

— Хорошо, не буду.

— Я должна встать и одеться, отвернись!

— Чего я не видел этой ночью? — повёл он бровью. Его мужественный флирт нравился Оле, в нём не было легкомысленности и пустословия.

— То было ночью, а сейчас — день!

Столыпин поднялся и встал рядом с кроватью:

— Снова будут эти сорочки, корсеты, чулки, бесконечные нижние юбки? Да ещё уложить причёску! Целый час времени. А потом мне снова с тебя всё снимать, мучаясь. Оленька, давай я принесу тебе завтрак?

Посомневавшись, она расправила плечи.

— Уговорил.

— У меня отпуска осталось четыре дня, в четверг мы с тобой должны быть уже в Петербурге, а в пятницу я возвращаюсь к службе. Не хочу терять ни минуты времени, что есть у нас сейчас.

— Четыре дня! Да, это очень