Утренний Всадник - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Дождался… Вытянул тоской своей дух неупокоенный…

Но сейчас? Не в полночь глухую, а утром, почти под светом солнца? Дух опоздал, и оттого его явление было еще более невероятным.

Следом раздался протяжный свист, точно кто-то хотел привлечь его внимание, потом короткий смешок.

– Ну чего не глядишь-то? Опять не в духе? Сегодня, брат, нельзя! Да хоть погляди ты на меня, леший нечесаный!

Этот свист, смех, «леший нечесаный» могли принадлежать только одному человеку на свете. Держимир повернул голову, медленно встал. В пяти шагах от него на тропе стоял Байан-А-Тан, уперев руки в бока и улыбаясь. Держимир внимательно смотрел на него, пытаясь отыскать признаки духа. Но Баян выглядел точно как при жизни. Как всегда – ни открытых ран, ни крови, ни голубоватого сияния от лица. Рубаха на нем была чужая, плащ и пояс тоже чужие, только штаны и черевьи свои, те самые, в которых он уехал, – это Держимир помнил. На бедре виднелся длинный и неровный шов, окруженный темным пятном плохо отмытой и засохшей крови.

Разрази гром! Вопреки рассудку Держимир не верил, что это дух. У духов не бывает так ясно блестящих глаз, таких задорных улыбок. Он весь был здесь – со своей бьющей через край жизненной силой, со своей удачей, которую принес сам, без помощи чародейки. Он, чернее ворона, но для брата светлее солнышка ясного, милее вешнего дня, – Байан-А-Тан, что значит – Дар Рассвета.

– Ну ладно, брате, погневался, и хватит! – с шутливой мольбой сказал Баян и шагнул к Держимиру. – Ну виноват, подзадержался! Ты понимаешь – такая девка там была, ну никак я раньше не мог! Приковала меня как цепью – вот только-только вырвался! Знал ведь, что ты скучать будешь!

Какая девка, какая цепь! В душе Держимира вспыхнуло мгновенное раздражение – опять он свои прибаутки плетет! Навь чернявый! И все встало на свои места. Это был Баян, а вовсе не его дух.

Баян без труда читал на лице брата все эти колебания и верно угадал мгновение, когда Держимир все понял. Со смехом он шагнул к Держимиру и обнял его; Держимир со всей силы ударил его ладонями по спине, убеждаясь, что это не бесплотный дух.

– Ах ты, навь подземельный! Морок тебя дери, тур тебя топчи! – яростно заорал Держимир, колотя Баяна по плечам и по бокам, без шуток, а тот громко хохотал и уворачивался. – Намной Полуночный! Велино отродье! Икра лягушачья! Ты что же это делаешь!

Со стороны это выглядело настоящей дракой; самые ранние купальские пташки взвизгивали, сначала от испуга, видя, что князь кого-то бьет, потом от изумления, узнав Байан-А-Тана, которого все готовились окликать над курганом – сказано же было, что Озвеня послали за головой!

– Да ладно тебе! – кричал Баян, уворачиваясь то от ударов, то от объятий. – Ну послал ты Озвеня за моей головой, а я ее сам принес, пожалел старичка! Что – не та голова? Та самая! Что ты дерешься! Да уймись ты, конь ретивый! Тьфу, да больно!

Наконец Держимир унялся и просто стоял, опустив руки и глядя на брата. Баян улыбался, еще не отдышавшись. Держимир рассматривал его и не видел никаких перемен – как ушел, так и вернулся.

– Ну ты чего? – Баян вопросительно двинул бровями. По его мнению, в счастливые чудеса следовало верить сразу.

– Гляди. – Держимир отвел от виска густую прядь и показал седую полоску. – Видал? А месяц назад, помнишь, не было.

– Да ладно! – примирительно, уже без смеха повторил Баян. – Живой я, право слово, живой. Как сумел – так ушел.

Держимир отвернулся и сел на траву, Баян пристроился рядом. Опираясь локтями о колени, Держимир смотрел на Ветляну, словно пытался сосредоточиться и проснуться. Баян молчал, давая ему время прийти в себя. Потом Держимир повернулся и велел:

– Рассказывай. И не заливай мне по девок. Ты жеребец известный, но чтобы в таком деле на сторону покосился – не поверю.

Баян принялся рассказывать обо всем с самого начала, от битвы на Истире. Конечно, Озвень и другие «лешие» уже рассказывали об этом, но Баян знал, что брат захочет услышать всю повесть именно от него самого. По мере рассказа Держимир все больше оживлялся, то хмурился, то сжимал зубы. Баян смеялся, повествуя, как вертел жернов и таскал воду для скотины, но Держимир не мог слушать об этом спокойно, не мог представить своего брата холопом.

– Что же у тебя за рана такая была? – перебил он, дослушав до середины. – То аж до плена довела, а теперь уже скачешь. Где? Болит?

– Да нет, уж и забыл, где болело… – Баян с притворной озабоченностью похлопал себя по бокам и по бедрам, словно искал огниво. – Всегда ты, брате, на самом занятном перебьешь! Я как раз до нее и дошел.

– До кого?

– До девки! Слушай. У них в том роду девка есть, не так чтоб очень хороша, но веселая, что и красоты не надо. Она у них, говорят, счастье приносит. Любые хвори руками лечит. Она мне раз перевязала, раз погладила – и нет ничего…

Держимир насмешливо покосился на брата:

– Где, говоришь, погладила?

Баян фыркнул, потом расхохотался. И Держимир наконец засмеялся тоже. Его лицо оттаяло и ожило, глаза посветлели. Он глядел на Баяна с каким-то горьким обожанием, словно и проклинал, и благословлял судьбу за такого брата. Никто и никогда не видел у него подобного взгляда. Даже самому Тану на миг стало совестно – он не задумывался раньше о том, как дорог своему старшему брату. Тоже, нашел сокровище! Да таких, как я, что сору… Правда, в одном Баян считал себя достойным любви Держимира: он был предан старшему брату и всем его замыслам без остатка и без сомнений.

А Держимир глубоко дышал, только сейчас ощутив восхитительную, сладкую и бодрящую свежесть воздуха, и все не мог надышаться. Все эти долгие дни горе лежало на его груди громадной земляной глыбой, не давало вздохнуть, а теперь наконец-то он ее сбросил! Сразу весь мир прояснился, стал светлым и просторным, гораздо более прекрасным, чем до этого злосчастного похода на Истир. «Не знал ты раньше лиха, князь прямичевский! Теперь узнал, как скажи спасибо!» – думал Держимир, обращаясь к себе самому как бы устами тех трех вещих старцев, вместо которых явился Баян, со смехом поломал тоску о колено и пошвырял через левое плечо в дальний овраг. Пусть валяется, никому-то не нужная… Да, теперь он узнал и лихо, но узнал и счастье, и впервые в жизни Держимиру было так легко, что хотелось вскочить, раскинуть руки крыльями и прянуть с обрыва – и лететь над широкой быстрой Ветляной, над крутыми берегами и