Таинственный возлюбленный - Джулия Сеймур

Клаудиа разжала закоченевшие пальцы и тут же полетела вниз по заснеженной почти отвесной скале. Наст, прятавшийся под свежим снегом, больно царапал кожу, но не успела она и подумать о том, что все кончилось так нелепо, как вдруг попала прямо в теплые объятия подставленной меховой куртки.

— Ты цела? — как во сне, услышала она жаркий шепот.

— Да.

— Тогда быстро на коня.

Чуть в стороне под скалой, невидимые в буране, переступали два совершенно белых коня, присутствие которых можно было определить в этой всепоглощающей темноте ночи лишь по легкому всхрапыванию. Побежав к ним, Клаудиа на мгновение обернулась и увидела странное зрелище. Педро достал из-за пазухи какой-то сверток и бросил его вверх. Железный крюк, легко звякнув, зацепился за болтающийся на высоте нескольких метров конец веревочной лестницы, в результате чего от лестницы до самой земли спустился длинный пучок нитей. Затем Педро высек огонь и подпалил эти нити. Тонкий синеватый огонек с легким свистом помчался вверх по склону, а через секунду таким же синим, едва светящимся пламенем загорелась и лестница. Крюк упал к ногам Педро, юноша схватил его и бросился к ожидающей его Клаудилье. И уже в следующую минуту они верхом пробирались через заснеженную реку.

— В ближайшие венты нельзя, в них сразу будут искать, — тихо, но отчетливо объяснял он на скаку. — Поэтому придется ехать долго и стороной, пока не пересечем уржельскую дорогу, а потом заберемся подальше в горы. Одежда для тебя приготовлена, пару дней будем отсиживаться в распадках, а ночами двигаться в сторону Наварры. Там уже будет проще. Но сейчас держись до последнего — надо отъехать как можно дальше. Нужно выдержать час.

— А следы? — едва разлепила замерзшие губы Клаудиа.

— Снегопад не закончится еще пару дней, я разговаривал с пастухами. Они будут искать вслепую. Кроме разорванной книги они не найдут никаких следов твоего исчезновения. Пусть считают, что ты вознеслась на небо, разорвав богомерзкие издания, — посмеялся Педро, а затем заботливо спросил: — Ну, как ты, еще держишься?

— Ноги, — простонала девушка, чей подрясник задрался, открыв голые колени.

— Дьявольщина! — выругался Педро. — Понимаешь, сейчас лучше вообще не останавливаться. Потерпи, прижмись плотнее к бокам коня, осталось еще полчаса.

Они пришпорили коней, хотя те, подгоняемые морозом, и так неслись изо всех сил. Вокруг, куда достигал глаз, расстилались заносимые снегом горы, и стояла невозможная, непереносимая тишина.

Только когда уже совсем рассвело, неумолимый он остановился. Быстро спрыгнув на землю, Педро первым делом снял свою коченеющую спутницу с коня и отнес ее в большую укромную пещеру. Там он быстро развел костер и, пока огонь разгорался, распаковал лежащий рядом тюк с теплой одеждой. Потом растер ей ноги и руки и помог переодеться в зимнюю одежду пиренейского пастуха: длинную полотняную рубаху, штаны из козьего меха и кожаные, тоже на меху, альпаргаты. Монастырская обувь и подрясник полетели в костер. После этого Педро позаботился и о конях, расположив их у входа в пещеру и насыпав соломы и овса.

Теперь можно было уже не спешить: им предстояло провести в этом убежище весь следующий день. Напоив беглянку специально приготовленным горячим отваром, Педро молча держал согревшуюся девушку у себя на коленях, укачивая, как маленькую.

— Но как ты… — осторожно начала она.

— Ты позвала, и я пришел.

— Но я звала тебя только мысленно.

— Я прочитал твою мысль во взгляде.

— Когда я падала в обморок?

— Да, — нехотя ответил он. — Зачем говорить об этом? Теперь у тебя будет новая прекрасная жизнь.

— Как у тебя?

Он посмотрел в черные глаза долгим любящим взглядом.

— Не знаю. Как сама выберешь. А теперь спи. Впереди трудные ночи.

* * *

На исходе следующего дня, отдохнув, отогревшись и отъевшись заранее приготовленными Педро запасами, они двинулись дальше. Перед тем как покинуть пещеру, юноша старательно уничтожил все следы пребывания в ней людей, и целую ночь они вновь скакали какими-то тайными тропами, но уже никого не боясь и не страдая от холода.

А еще через несколько дней по равнинам Наварры совершенно спокойно ехали двое юношей, которым почтительно уступали дорогу повозки с мулами. Один из них, постарше, был одет явно на французский манер и по последней моде, а второй, еще совсем мальчик — в национальный, но богатый костюм: широкополая шляпа, куртка из черной овчины с пестрой вышивкой и резными серебряными пуговицами, синие бархатные штаны с яркими лампасами, вместо пояса — фаха[63]. Первый много и громко говорил, второй же почти не открывал рта, но глаза его горели восторгом и любопытством, с каким-то тайным сиянием счастья оглядывая все вокруг.

— Осталась последняя ночь, которую нам придется провести в пути, — сказал первый, когда тени на дороге стали принимать лиловатый оттенок.

— И где мы остановимся на этот раз?

— Лигах в трех отсюда живет один гостеприимный идальго, который, конечно, не откажется приютить двух друзей. — При последних словах тубы юноши печально дрогнули.

Действительно через час они уже подъехали к одинокому дому на излучине Арагона и бросили поводья подбежавшему мальчишке. Старший уверенно прошел внутрь и, как у себя дома, сел за стол в темной столовой с большим камином. На прокопченных стенах вперемешку висели связки лука, старые шпаги, неразличимые от времени картины и единственным ярким пятном выделялась висевшая прямо над головой юноши олеография. То было молодое мужское лицо в ореоле живописно разметавшихся золотых волос с беззастенчиво яркими голубыми глазами. От портрета веяло здоровой силой, красотой и беспечностью. Юноша поглядел на портрет, и с трудом подавил не то вздох, не то проклятие.

— Мартин! Дьявольщина! — крикнул он, садясь за дубовый стол. — Du sang, de la Mort et de la Volupte![64]

В ответ на этот пароль откуда-то из глубин дома выскочил невысокий, до глаз заросший бородой человек.

— А, это ты, малыш! Все в порядке? А где твой подопечный?

Педро только кивнул.

— Ты говоришь по-французски?! — удивился вошедший за мгновение до этого в комнату мальчик, услышавший последние слова старшего.

— Садись, Паблито.

Но мальчик почему-то, как вкопанный, остановился и не сводил глаз со стены.

— Кто это, Педро?

Юноша нахмурился и быстро посмотрел на хозяина.

— С каких это пор у тебя на стене висит этот кердо[65]?!

Тот в ответ пожал плечами.

— Не своей волей, сам понимаешь. Если уж он теперь чуть ли не в каждом монастыре пялит свои бесстыжие глаза… К тому же герцог не возражает.

Но так и застывший у порога мальчик не слышал этих слов, полностью поглощенный созерцанием портрета. Щеки