Эльза Вернер - Герой пера

– Мой отец был беден, однако отдал все, что имел, во имя свободы, – гордо ответила Джен. – И для меня богатство – ничто в сравнении с тем, что я почувствую, освободившись от связывающего меня слова.

– Неужели? – все с той же уничтожающей иронией спросил Генри. – Вы, вероятно, рассчитываете, что в крайнем случае можно будет прожить и на профессорское жалованье? Позвольте спросить, мистеру Фернову известна ваша романтическая затея? Если нет, то я советую вам не слишком надеяться на его идеализм. Героиня его романа обладала миллионом, и профессорские чувства могут сильно охладеть, когда он вдруг увидит, что у нее ничего не осталось.

Глаза Джен засверкали негодованием. Она забыла всякую осторожность, забыла, как ей пришлось раскаяться в том, что она однажды нанесла оскорбление этому человеку. Ирония Генри вывела ее из равновесия.

– Не судите по себе обо всех людях, мистер Алисон!.. Вальтер Фернов не похож на вас! – гордо ответила она.

Это уже было слишком! Этими словами Джен сорвала покров равнодушия, под которым до сих пор скрывала свои истинные чувства.

– Не похож на меня? – повторил Алисон, – вы очень откровенны, мисс Джен. Я думаю, что в ваших глазах на земле нет человека, равного мистеру Фернову по уму и благородству души, ему вы, конечно, никогда не решились бы предложить то, что предложили мне. Не трудитесь возражать: я вижу, как одна мысль об этом заставляет вас дрожать от негодования. А мне вы, не колеблясь, предложили позорную сделку! Вы позволили себе обратиться к Алисону, как к какому-то ростовщику, который отдает за деньги свою честь и свою совесть. Клянусь Богом, вы дорого поплатитесь за нанесенное мне оскорбление, – с прорвавшейся страстью воскликнул Генри.

Джен отшатнулась и удивленно смотрела на Алисона. Она никак не ожидала такой реакции на свое предложение. Генри схватил со стола бумагу и злобно смял ее.

– Этим жалким кусочком бумаги вы хотели купить себе свободу, а мне выразить презрение, заплатив за него деньгами. Вы всегда видели во мне лишь коммерсанта; возможно, что расчет отчасти и руководил мною, когда я просил вашей руки, но очень скоро я отбросил в сторону всякие денежные соображения. Я полюбил вас, Джен, полюбил до безумия, и, чем холоднее вы были ко мне, тем пламеннее я любил вас. Все это длилось до тех пор, пока тот голубоглазый немец не встретился на вашем пути. Тогда я возненавидел вас обоих. О моем разговоре с Ферновым вы знаете лишь с моих слов, но вы и не подозреваете о том, что произошло между нами в ту ночь, когда умер ваш брат. Я чуть не сделался убийцей Фернова после того, как он отказался драться со мною на дуэли. Мои денежные расчеты были так велики, что я забыл ради них и честь, и будущность, и даже собственную жизнь. Подумайте, Джен, делается ли что-либо подобное из-за денег? Вы представляете себе, чем вы были для меня и почему я так боюсь потерять вас. Я знаю, что не могу надеяться на счастье, я знаю, что в моем доме меня ожидают адские муки, но никакая сила на свете не в состоянии разлучить меня с вами. Я не откажусь от вас ни за какие миллионы, я отдам все свое состояние до последней копейки, но не верну вам вашего слова.

Генри разорвал бумагу в клочки, бросил на пол и, тяжело дыша, подошел к окну.

Джен застыла, ошеломленная этим взрывом страсти, которой меньше всего ожидала от Алисона. В первый раз она увидела его в истинном свете и почувствовала стыд за всю ту боль, которую причинила ему. Однако вместе с этим в ее душе проснулся луч надежды. Она знала, что женщина всесильна с тем, кто ее искренне любит.

Генри почувствовал легкое прикосновение к своему плечу и быстро обернулся; перед ним стояла новая Джен. Выражение презрения и упрямства исчезло с ее лица; она низко склонила голову и, робко опустив глаза, сказала извиняющимся тоном:

– Генри, простите меня. Я виновата перед вами; я не думала, что вы способны так любить.

Генри отшатнулся; он догадывался о том, что будет дальше. Он нахмурился, на лице застыло выражение холодной решимости.

– Довольно признаний! – резко заметил он. – Еще раз прошу вас, мисс Форест, назначить день нашей свадьбы. Я жду от вас немедленного ответа.

Джен продолжала стоять, опустив глаза. Вдруг она положила обе руки на руку Алисона и воскликнула с мольбой:

– Генри!

Он посмотрел на нее с удивлением.

– Генри, вы предложили мне ужасный ультиматум и под страшной угрозой принудили подчиниться вашей воле. В ваших руках находится жизнь Фернова и моя будущность. Генри, ради Бога, освободите Вальтера от его обещания и верните мне свободу.

Быстрым движением Алисон освободил свою руку из рук Джен и воскликнул:

– Что означает ваш тон, мисс Форест? Вы думаете этим способом поколебать мою решимость? Неужели из всего сказанного мною сейчас вы сделали заключение, что я могу разыграть сцену великодушия и повести вас к вашему избраннику? Молчите, не говорите больше ни слова, иначе я не ручаюсь за себя.

Грозный вид Алисона не устрашил Джен. Она знала теперь свою силу и не боялась Генри.

– Я не предлагаю вам больше своего состояния, – тем же покорным тоном продолжала она, – я вижу, что вас нельзя ни купить, ни заставить силой что-нибудь сделать, а потому я умоляю вас, Генри, для своего и моего счастья освободите меня от данного вам обещания.

И Джен опустилась на колени перед Генри; ее голос дрожал в нежной мольбе, большие темные глаза, полные горячих слез, не отрывались от его лица. Она вся преобразилась, бесконечная мягкость и кротость сквозили в каждом ее движении. Такой Генри еще ни разу не видел ее, только теперь он по-настоящему понял, кого теряет.

– Вы у моих ног, Джен! – воскликнул он. – Я мог бы торжествовать, если бы не знал, кому я этим обязан. Мисс Форест скорее умерла бы, скорее согласилась бы всю жизнь страдать и терпеть, чем решилась о чем-нибудь попросить. А когда речь идет о его счастье, о его будущем, можно решиться на какое угодно унижение. Ради него можно позабыть о гордости и молить на коленях о пощаде. Ради себя вы не сделали бы этого, Джен!

На этот раз девушка была нечувствительна к насмешкам Алисона. За горечью этих слов она предчувствовала свою победу.

Алисон нагнулся и поднял Джен. Его руки обвили ее стройный стан, он с такой силой прижал ее к себе, точно хотел навеки удержать в объятиях. На лице Генри выражалась та же дикая страсть, как в ту памятную осеннюю ночь; его грудь высоко вздымалась от внутренней борьбы. Однако благородство одержало, наконец, верх над злобой и ненавистью, и глубокое страдание разлилось по всему существу Генри.

Джен видела, ощущала борьбу добра и зла в душе Алисона, ей даже стало жаль его. Молча склонила она голову к нему на плечо; тяжелые слезы полились по ее щекам и упали на руки Генри.