Филиппа Карр - Роковой шаг

— Наверно, ты все еще мечтаешь о состоянии, которое намерен нажить на этом деле.

— Оно ошеломит тебя, Кларисса.

— Надеюсь, ты не слишком много вложил.

— Достаточно, чтобы сделаться богатым, очень богатым.

Я пожала плечами.

— У нас всего достаточно. Мы можем иметь то, что захотим, конечно, в разумных пределах. Я не понимаю, зачем нам так страстно желать больше.

— Подожди, Кларисса, тебя тоже охватит трепет, когда ты увидишь, какое состояние у нас будет.

Когда мы легли спать, я почувствовала его беспокойство. Он не мог уснуть; я тоже.

Вдруг он схватил меня за руку — Ты не спишь, Кларисса?

— Нет. Я знаю, что и ты не спишь О, Ланс, не нравится мне все это. У меня плохое предчувствие…

— Ты думаешь, это игра. Нет. Это нечто вполне определенное — Не вижу в этом смысла. Почему то, что куплено сегодня, будет завтра стоить намного дороже? Ведь оно не поменяло своей ценности?

— Ценность изменилась, потому что очень много людей хотят иметь это.

— Хотят, потому что верят, что это вмиг сделает их богаче.

— И сделает.

— Но не могут же все стать такими богатыми?

— О, акции со временем установятся. Вот почему разумно покупать их сейчас. Дивиденды, которые принесут наши деньги, — вот что делает замечательным это предприятие. Пятьдесят процентов! Только вообрази!

— Я не верю и не понимаю этого.

— Ах ты, неверующая!

Он прижал меня к себе и стал ласкать. Он говорил, как сильно меня любит, как я изменила всю его жизнь; как он восхищался мной с самого нашего путешествия в Йорк; как он ревновал к бедному Дикону и как счастлив, потому что собирается провести со мной всю оставшуюся жизнь.

Лансу всегда удавалось вызвать во мне ответное чувство. Он был нежен, внимателен и страстен в одно и то же время. Я сказала ему, что счастлива и хочу радовать его до конца моих дней.

Как всегда в такие моменты, я шепотом попросила прощения у Дикона. Моя встреча с ним все еще сохранялась в моей памяти как что-то прекрасное, но со временем она стала больше походить на сон и приобретать оттенок нереальности.

Наконец Ланс прошептал мне:

— Кларисса, дорогая, я не могу оставить тебя в стороне. Ты должна принять участие. Я хотел, чтобы ты разделила…

Сердце мое забилось быстрее:

— Ты о чем?

— Я купил для тебя акции. Ты должна принять участие. Все, кто может, должны участвовать.

— Что ты говоришь?

— Я устроил так, чтобы пять тысяч фунтов из твоего наследства от Хессенфилда вложить в «Компанию».

— Что ты устроил?

Я отпрянула от него, но он притянул меня к себе и стал целовать лицо, шею.

— Я говорил об этом с Грендаллом, — сказал он. Грендалл был адвокат, который вел мои дела по наследству Хессенфилда. — Он хотел получить твое согласие, но так как я твой муж, он довольствовался моим. Я должен был это сделать для тебя, Кларисса.

— Пять тысяч фунтов, — пробормотала я. — О, Ланс… как ты мог!

— Разве я могу стоять в стороне и смотреть, как все делают себе состояние, а моя маленькая Кларисса не участвует в этом?

Несколько мгновений я не могла выговорить ни слова. Это составляло половину суммы, которую мне оставил отец. Мной овладел бешеный гнев — во-первых, потому, что я ненавидела эту игру, которая возбуждала его больше, чем я, и он мог забыть про меня, когда им овладевал азарт; во-вторых, потому, что он посмел действовать, не посоветовавшись со мной.

Ланс попытался успокоить меня, прижимая к себе мое дрожащее тело. Я оттолкнула его и села на кровати.

— Как ты посмел! — закричала я. — Ты не способен противиться этому зуду. Если хочешь и дальше рисковать деньгами, ограничивайся, пожалуйста, тем, что имеешь сам.

— Кларисса, дорогая, ты действительно сердишься на меня? Подожди и увидишь, что это принесет тебе.

— Я не намерена расстрачивать свое состояние, а ты не имеешь права обращаться со мной и с моим имуществом как со своей собственностью.

— Я люблю тебя. Я только хотел сделать для тебя как лучше.

Я спрыгнула с кровати. Мне хотелось убежать от него, чтобы он не начал успокаивать меня и ласкать до тех пор, пока не добьется, что я прощу его и забуду обо всем. Было важно, чтобы он понял, что я чувствую и насколько возмущена его поступком.

Ланс лежал, опершись на локоть и глядел на меня со снисходительным видом, таким знакомым мне. Он отказывался допустить, что я серьезно осуждаю его, и пытался отбросить все это как не стоящее внимание. Но для меня это было очень важно.

— Не думай, что несколькими нежными словами тебе удастся успокоить меня.

— Ляг в кровать, и поговорим разумно. Ты простудишься, стоя там.

— Не лягу. Мне нужно подумать, что мне делать. Я хочу побыть одна.

Я направилась в туалетную комнату, в которой стояла кушетка.

— Не собираешься же ты спать там?

— Я сказала тебе, что хочу побыть одной.

— На этой кушетке очень холодно и жутко неудобно.

Я не обратила на него внимания и пошла в туалетную комнату. Я вся дрожала, но не от холода.

В ту же минуту Ланс оказался рядом и обнял меня.

— Если ты настаиваешь на том, чтобы спать отдельно, есть только один выход… вернее, два. Или я должен предложить тебе кровать, а сам лечь на кушетку, или я должен воспользоваться правами мужа и снести тебя на кровать. Что ты выбираешь, Кларисса? Пожалуйста, выбери второй вариант, ведь мне будет очень неудобно на этой кушетке.

Он засмеялся, и, несмотря ни на что, я вдруг тоже засмеялась. Это было на него похоже — внести смешную ноту в серьезную ситуацию.

Ланс подхватил меня на руки и отнес на кровать. Я сразу же вспомнила нашу первую ночь, когда он так же нес меня на кровать. Тогда я дрожала от предвкушения, сейчас — от гнева.

Мы лежали рядом. Он обвил меня рукой. Я знала, что он пытается вызвать во мне желание; акт любви должен был помирить нас. Ланс думал, что так будет всегда. Так бывало, когда он возвращался домой после ночной игры. Но на этот раз я не собиралась быстро сдаваться.

— Не пытайся меня уговорить, Ланс.

— Хорошо. Обещаю не уговаривать. Скажи мне только, что больше не сердишься на меня.

— Но я сердита, очень сердита. Я хочу подумать. Я отодвинулась от него на край кровати и твердо сказала:

— Спокойной ночи. Он вздохнул.

— Спокойной ночи, дорогая. Завтра все будет казаться другим.

Я не ответила. Он с уважением относился к моему желанию быть одной, и так мы лежали каждый на своем краю кровати.

Я пыталась найти какое-то решение. Меня приводило в ярость то, что он посмел тронуть мои деньги; ему не удалось бы проделывать такие трюки с деньгами, которые оставила мне мать, потому что сначала ему пришлось бы говорить с Ли, а я была уверена, что Ли никогда не допустил бы этого.