Эптон Синклер - Сильвия

– У меня тоже дочери. За такого блестящего жениха я прежде всего стала бы сватать одну из моих собственных дочерей.

Согласие Сильвии приехать на клубный вечер вызвало большое возбуждение и в семье, и в обществе. Целый день она боролась со слезами и готовилась к предстоявшей пытке. Когда наступил вечер, она дала облечь себя в розовое газовое платье, но уже в последнюю минуту силы вдруг изменили ей, и она, рыдая, упала на кровать.

– Не могу, не могу, вы видите, я не могу!

Мать, тетя Варина, сестра тщетно уговаривали ее и умоляли успокоиться. Послали наконец за майором. Он вошел в парадном мундире, с белым цветком в петличке, с улыбкой на лице и незримой болью в сердце. Все с недоумением смотрели на него. Сильвия перестала плакать и удивленно воскликнула:

– Ты, папа!

– Ну да, – я! И мне захотелось поехать на танцевальный вечер. – Ну, скорее, видишь, – я готов!

Сильвия встала, как загипнотизированная. Ей опять освежили лицо, напудрили, привели волосы в порядок, расправили платье, банты, прикололи цветы, заставили выпить рюмку грога и увезли в клуб.

Ее встретили в клубе, как коронованную особу. Кричали «ура», бросали перед нею цветы. Знатные леди, старые аристократы почтили этот вечер своим присутствием только затем, чтобы сказать Сильвии несколько ласковых, ободряющих слов. В буфете пили за ее здоровье, с бокалами пенящегося шампанского в руках провозглашали в честь ее тосты. Сильвия танцевала, отвечала на приветствия и комплименты и бессознательно опьянялась своим торжеством, блеском огней, музыкой и вином.

На следующий день после обеда приехала Гарриет Аткинсон, чтобы проститься и заодно поздравить с успехом. Поболтав о том, о сем, Гарриет положила руку на плечо своей подруги и серьезно сказала:

– Солнышко, я получила письмо от Франка Ширли.

Сильвия вздрогнула.

– О чем он пишет? – тихо спросила она.

– Я ответила ему, – сказала Гарриет, не отвечая на ее вопрос, – что не желаю вмешиваться в эту историю. Я сделала это для тебя, Сильвия, поверь мне. Ты не должна возобновлять отношений с Франком Ширли.

– Почему, Гарриет?

– После того, что случилось, твои родители никогда уже не станут на его сторону. И если бы ты примирилась с ним, могло бы дойти до разрыва с твоей семьей. Скажем, ты выйдешь за него против воли твоих родителей. Какова будет твоя жизнь? Франк Ширли карьеры больше не сделает, состояния не наживет, а ты для простой деревенской жизни, право, не подходишь.

Она помолчала немного и, пристально глядя на Сильвию, продолжала:

– Я была бы рада, если бы ты вышла за того, за другого.

– Гарриет, – взволнованным голосом ответила Сильвия, – я не выношу Дугласа ван Тьювера.

– Солнышко, выслушай меня, дорогая, – продолжала Гарриет. Я, быть может, в последний раз говорю с тобой. Я уезжаю завтра и заживу отныне мирной, добродетельной жизнью. Позволь мне дать тебе добрый совет. Одной любовью жизнь не прожить. И нет такой любви, которая бы через год-два, рано или поздно… не рассеялась, как дым. Постарайся заглянуть вперед на несколько лет и прежде всего будь искренна с самой собою. Ты создана для того, чтобы блистать, чтобы царить. Перед тобою человек, который сулит тебе столько возможностей золотой свободы. Бога ради, Солнышко, не упускай случая и не засиживайся старой девой, пугалом в Кассельмен Холле.

– Гарриет! – страстно воскликнула Сильвия. – Я не выношу этого человека.

– Это вздор, Солнышко. Ты любишь Франка Ширли и, конечно, тебе кажется диким думать о замужестве с другим человеком. Но женщины ко многому могут приноровиться. И в большой интимности с мужем вовсе нет необходимости. Человек этот безумно влюблен в тебя, и ты сможешь сделать с ним все, что захочешь. Уверяю тебя, он будет в твоих руках, как воск. И потом, он очень привлекателен. Здесь все в восторге от него. Он недурен собою, прекрасно воспитан. Он будет заметен в самом избранном обществе, вам вдвоем будет все доступно, весь мир перед вами. Твои очень хотят этого брака, и для тебя, конечно, будет большим удовлетворением порадовать чем-нибудь своих близких. Я знаю, ты презираешь деньги, но в наше время, Солнышко, большие состояния уже не добываются на хлопчатобумажных плантациях. Послушала бы ты, что рассказывает Борегард о своей аристократической бедной семье, ты бы поняла, что фамильная гордость без денег – все равно что горчица без мяса.

Гарриет была красивая, умная женщина и умела заставить слушать себя. После каждых двух-трех фраз она останавливалась и спрашивала:

– Ты согласна со мною, Солнышко?

Сильвия с внезапно постаревшим от горя лицом схватила ее за руку и спросила:

– Гарриет, скажи мне откровенно, ты не думаешь, что я должна выслушать его?

Гарриет ничего не ответила.

4

В этом сезоне было много танцевальных вечеров и собраний, и каждое новое приглашение все более усложняло для Сильвии возможность отказа. Всегда надо было опасаться обидеть кого-нибудь, всегда надо было считаться с тем, «что скажут», и каждый вечер Сильвия глушила в себе рыдания, пила крепкий кофе, выезжала и делала вид, что веселится и счастлива.

На третьем вечере она встретила Дугласа ван Тьювера. Ей никто ничего не сказал о его возвращении с рыбалки. Когда он вошел в зал, она почувствовала, что все взоры устремлены на нее, и ей стоило большого усилия держать себя с обычным самообладанием. Об этой неминуемой встрече говорили уже несколько недель, ее ждали с напряженным любопытством.

Занавес поднимался над вторым действием увлекательной драмы.

Он был, как всегда, безукоризненно изящен, прост, сдержан и строг. Он выделялся среди других мужчин и особой стильной безупречностью костюма, и всем своим обликом, исполненным достоинства и отменной изысканности.

Сильвии казалось странным видеть его здесь, в родной обстановке. И странно было сравнивать его с местной публикой. Она почувствовала какую-то новую нотку в его обращении. Он, очевидно, был поражен происшедшей в ней переменой, но оставался неизменно вежлив и деликатен. Он пригласил ее на тур вальса, обещал ни о чем не спрашивать ее и, к удивлению, сдержал свое обещание.

– Мисс Сильвия, – начал он, когда они прогуливались после танца, – разрешите мне звать вас Сильвией, как все зовут вас здесь, и позвольте мне сказать вам несколько слов. Я боюсь, что вы сочтете за назойливость мое присутствие здесь. Надеюсь, вы извините меня. Когда я вернулся в Бостон и узнал от вашего кузена, какое значение имеет для вас эта… эта история, я решил тотчас поехать сюда, полагая, что смогу быть полезен чем-нибудь. Это было, быть может, очень наивно, но я тогда долго не рассуждал.