Елизавета Дворецкая - Огнедева

Ознакомительный фрагмент

— распевал он, смеясь и вспоминая спор сестер.

— Эй! Бьела риба! — весело окликнул его кто-то.

Велем обернулся. Его звал один из варягов, который вместе с Фасти присматривал за пленницами. В руке он держал старую деревянную ложку — потемневшую, обгрызенную, да еще и треснувшую по всей длине — и при этом смотрел на ложку, висевшую на поясе у Велема — новенькую, из липового дерева, промасленную льняным маслом, приятного золотистого цвета. Тот сам ее вырезал на днях — руки у него с детства росли как надо — и украсил черенок узором-плетенкой. Варяг улыбнулся и жестом показал, что хотел бы эту ложку получить. Видимо, он был здесь в первый раз и сомневался, что его поймут.

Кивнув, Велем спросил по-варяжски:

— Что дашь?

Он думал, что ему предложат какую-нибудь ерунду: пуговицу или гребешок подешевле, да и то только потому, что обед уже готов, а хлебать нечем. Ладожским девушкам он резал ложечки за поцелуй — а что еще она стоит, ложка-то? Но с варягом он целоваться не станет, как ни проси! Подумав об этом, Велем ухмыльнулся. Варяг похлопал себя по поясу и бокам, отыскивая, что бы предложить в обмен, а Фасти вдруг потянул его за рукав и показал куда-то вправо от костра.

— Вот, если хочешь, ее возьми. Насовсем возьми. Выходишь — будет твоя.

В стороне от костра прямо на земле лежала одна из молодых пленниц. Еще две сидели рядом, сжав пальцы, и шептали что-то, не поднимая глаз, а третья, молоденькая, держала ее за руку, свободной ладошкой утирая слезы. Лежащая была неподвижна и вообще не слишком походила на живую. Велем подошел поближе, пригляделся. Вроде бы еще молодая… во всяком случае, тощая, все кости торчат, а лицо под слоем грязи толком и не разглядеть… Он наклонился пониже и уловил тяжелый запах запекшейся крови.

— Она что, ранена? — Велем повернулся к варягам. Никаких ран или повязок на лежащей видно не было.

— Да нет. — Фасти пожал плечами. — Десять дней назад, когда Вестмар их покупал, она выглядела вполне здоровой. У нее, видно, что-то женское. Это не заразно, не бойся. Но мы ее не довезем, она скоро умрет. Забирай: если сумеешь вылечить, то получишь молодую красивую рабыню за стоимость деревянной ложки. Это очень выгодная сделка, можешь мне поверить! — Варяг заулыбался. — В Бьёрко такая обычно стоит марку серебром, а в Серкланде — марок двадцать пять-тридцать! Клянусь Ньёрдом!

Велем еще раз посмотрел на девушку. Исхудалая, грязная, на вид все равно что мертвая, она и правда стоила едва ли больше этой ложки, да пожалуй, и того меньше, потому что ложкой еще два года можно пользоваться, а пленница, скорее всего, до вечера не доживет. Но если доживет…

Ладога — не Шелковые страны, молодая рабыня здесь стоит два сорока куниц или две коровы. Но Велем не отличался жадностью, ему просто стало жалко девушку. Ведь помрет и никто о ней не пожалеет. Вручив варягу свою ложку, он поднял пленницу на руки. Она, казалось, совсем ничего не весила, и, едва он стронул ее с места, в нос ударил тяжелый запах крови. Ладоням сразу стало мокро и липко. Почти весь подол ее рубахи оказался в крови, но на грязно-черном сукне ее почти не было видно.

Одна из товарок, сидевших рядом, пошевелилась, сказала что-то, сделала движение, будто хотела задержать, и не сразу выпустила безвольную руку подруги. Слезы из ее глаз полились сильнее, она закрыла лицо ладонями. Две другие только проводили Велема горестными взглядами.

Когда Дивляна и Яромила, продолжавшие делить бусины, увидели, как к дому подходит братец Велем, неся на руках одну из варяжских пленниц, они от изумления открыли рты. Потом Дивляна метнулась за матерью. Милорада, которую дочери спешно позвали, узнав, в чем дело, совсем не обрадовалась.

— Или у нас забот мало, чтобы умирающих еще подбирать? Ну, зачем ты хворую бабу притащил, когда у нас Никаня? — Она с укором посмотрела на своего единственного сына, не говоря вслух, чтобы не привлечь беды, но подразумевая: очень глупо нести чужую больную женщину в дом, где сидит невестка, которой вот-вот предстоит родить.

— Что парню знать про эти дела? — вступилась за него челядинка Молчана.

— Ну, мне ее подарили. — Велем пожал плечами. — Не в Волхов же теперь бросить!

— И куда ты ее положишь? И так цыпленку присесть в доме негде.

— Ее сперва в баню нужно, — заметила Дивляна, которая, вытянув шею, рассматривала приобретение брата, по-прежнему покоившееся у него на руках. — Она, похоже, с прошлого лета не мылась.

— Ну вот и мой ее, — велела мать. — А мне и без того дел хватает. Потом позовете, я посмотрю.

Велем отнес девушку в баню, а отловленный Дивляной Витошка приволок ей охапку чистой соломы. Растопили печку, нагрели воды. Яромила с Дивляной торопливо обмыли чужеземку, опасаясь, как бы она не умерла у них на руках. Пленница действительно не была ранена, а причиной кровотечения, видимо, стала какая-то женская хвороба. Потом позвали мать.

Пленнице сильно повезло, что она досталась не просто добросердечному парню, а сыну Милорады. Жена Домагостя была первой в Ладоге жрицей Макоши, самой знающей ведуньей. Осмотрев больную, она послала дочерей в клеть за травами и горшками, а сама поманила Велема.

— Она, видно, дите скинула примерно с полсрока или меньше, — сказала Милорада. — Вот и кровит. Оно понятно: возили через три моря, да впроголодь, да всякое такое…

— Выживет?

— Как Макошь даст, как Суденицы напрядут. Она хоть и мелкая собой, а не совсем девчонка, Ярушки нашей, пожалуй, ровесница.

На лавке Милорада разложила льняные мешки с сушеными травами, останавливающими кровь: змеиный корень, мышиный горошек, дубовая кора… Очиток хорош, когда уже много крови потеряно, синий зверобой помогает раны заживлять и силы восстанавливать… А вот спорыш — гусиная травка — самое оно, для того и нужно, если кровь идет изнутри и не уймется никак. От женских хвороб хорошо помогает. И Милорада принялась готовить настой. А пока трава настаивалась, подняла руки над телом лежащей девушки и негромко запела:

Калиновым мостомШли три сестрицы,Мары дочерицы:Малина, Калина, Шипина.Не умели ониНи шити, ни прясти,А только умелиСечи-рубити,Реки выпускати:Одна река водяная,Другая река огняная,Третья река кровяная.Водяною огонь заливати,Кровяною кровь унимати![5]

Когда женщина рожает, она открывает ворота в Бездну — ту, откуда приходит все живое и куда уходит все мертвое. На это время она сама становится Мареной — той, что переводит через огненную реку. Потому находиться рядом с роженицей опасно, и помогающие ей должны обладать особыми знаниями. А здесь все было еще хуже: Бездна открылась до срока, когда новая жизнь еще не могла войти в мир живых, а значит, через ворота должна была пройти смерть. По мере того как вытекала кровь, в Бездну утекала жизнь. И чтобы это прекратилось, нужно было просить о помощи Темную Мать.