Ани Сетон - Омела и меч

На ее груди был спрятан флакон с ядом, и она проглотила его содержимое.

Она умерла на старой британской дороге к северу от поля битвы, и не было рядом с ней никого, кроме дочерей и четырех старых иценов, ее родичей. И эти причитания двух принцесс раздавались эхом римской победы.

Римляне не тревожили их. Этого добился легат Петиллий. Светоний не намеревался быть столь милостивым. Несмотря на свой великий триумф, он был в бешенстве из-за того, что Боадицея избежала плена. Он хотел, по крайней мере, схватить принцесс, и протащить для примера по земле труп мятежной королевы.

Петиллий имел мужество противостоять губернатору, показывая, что подобные действия превратят Боадицею в мученицу, и зажгут в британцах пламя ненависти столь жаркой, что римляне лишатся надежды править здесь мирно.

— Покажи им, что римляне могут быть милосердны, — умолил он.

Светоний неохотно согласился позволить оплакать королеву, пока он не решит, что делать с принцессами. Но раньше, чем он решил, те исчезли. Все шестеро положили тело королевы в повозку и укатили по какой-то тайной тропе через лес, чтобы похоронить ее согласно своим обычаям.

Когда смертные причитания принцесс еще оглашали равнину, Квинт и Петиллий пошли за Луцием, ведя с собой носильщиков. Луций лежал под тем деревом, что его оставили, изо рта его вытекала кровь, но он взглянул на них, силясь улыбнуться и спросил: «Мы победили?» — Победили, — сказал Петиллий. — Наиболее славный триумф над худшими врагами, что знал Рим. Благодарение богам! Похоже, мы потеряли не больше четырехсот человек, а британское войско полностью разбито, и Боадицея мертва.

— Хорошо, — болезненно выдохнул Луций, он повернулся к Квинту. — Удивлен, верно? — Ты никогда не ожидал увидеть, как я умираю геройской смертью! — в его слабом голосе послышалась тень горькой насмешки.

Петиллий сделал знак носильщикам, и те осторожно уложили Луция на носилки.

— Уверен, что ты не умрешь, Луций Клавдий, — мягко сказал легат. — Ты будешь жить, и знай, что твой нынешний храбрый поступок искупил все, что ты сделал раньше. Это забыто.

Луций вздохнул, смежил глаза. Носильщики прокладывали путь среди окровавленных трупов. Петиллий и Квинт шли рядом. Неожиданно Луций заговорил снова — Смутно, почти бессознательно.

— Но я сегодня вовсе не сражался. Я выжидал на холме и смотрел, пока не увидел, что легат в опасности, и только тогда я забыл свой страх.

— Знаю, — сказал Петиллий. — Забыто все, что было до убийства вождя триновантов.

— Я патриций. Я из рода божественного императора Клавдия, — продолжал тот, не обращая внимания на слова Петиллия. — Я не был рожден быть простым солдатом в варварской стране. Я был несчастен… полон ненависти и страха… ненависти и страха…

— Молчи! — резко приказал Петиллий, и слабый голос оборвался, хотя затрудненное дыхание все еще слышалось.

В глазах Квинта защипало, при мысли о том, что Луций может умереть, в горле появился ком. Он не пытался понять то смешение пороков, от которых страдал Луций — от себялюбия, от трусости, от высокомерия — весь этот гнойник, который был отсечен одним бескорыстным, храбрым ударом. Он чувствовал только жалость и прежнюю привязанность, ныне очищенную от презрения.

Они уложили Луция на постель из листьев, на краю лощины среди других раненых, лекарь Четырнадцатого легиона осмотрел его рану при свете факела и дал молодому человеку сильного снотворного.

— Думаю, он может выжить, — сообщил он Петиллию, — хотя утверждать слишком рано. Эй! — добавил лекарь, поглядев на Квинта. — Центурион, ты же весь в крови. Это твоя или британская?

Квинт удивленно осмотрелся и увидел, что его левое бедро и нога покрыты сплошной коркой запекшейся крови.

— Я не заметил, — сказал он, хотя и припоминал теперь жалящую боль, которую почувствовал в ноге.

— Заметишь, — сумрачно заявил лекарь, промыв его ногу теплой водой. — Завтра будет как полено. Ты надолго запомнишь эту битву! Ложись-ка рядом со своим другом, пока я тебя перевяжу.

Итак, Квинт улегся на землю рядом со спящим Луцием, и неожиданно ощутил, что рад этому. И он был счастлив. Экзальтация, разделяемая всем измученным войском была слишком глубока для громких изъявлений, и слишком сильна, чтобы ее осознать, и однако некоторых, и Квинт в том числе, подозревали, что этого дня мир не забудет. Римское правление вновь утвердилось в Британии.

Три последующих недели прошли для Квинта как в тумане. Его рана, грязная — впрочем, как почти у всех, — воспалилась. В жару и лихорадке он лишь смутно осознавал, что его перевезли в основной лагерь на другом берегу Темзы и уложили в госпитальной палатке. Различные впечатления мешались со снами о войне, снами о доме и снами о любви, терзавшими его потрясенное сознание.

Он узнал, что Дион с Фабианом целы и невредимы, если не считать царапин и порезов, и приходили повидать его. Узнал, что в его центурии убит только один федерат, и вообще тяжелые ранения чудесным образом редки — почти все они достались штурмовому отряду пехотинцев.

Он узнал, что Луций, лежавший в другой госпитальной палатке, чувствует себя лучше, хотя опасность еще не миновала.

И наконец настал день, когда Квинт проснулся без лихорадки, с интересом взглянул на завтрак, и, шатаясь, уселся, чтобы его съесть. Тем временем в палатку влетел Дион. Он нес тарелку с гроздью спелого пурпурного винограда.

— Ага! Вижу, нам много лучше, — заявил Дион, шлепнувшись рядом с тюфяком, и подсунув виноград Квинту под нос. — Гляди, что я тебе притащил!

— Великий Юпитер, — прошептал Квинт. — Я этого не видел с самого отъезда из Рима. Откуда…

— Корабль с провизией для нас вчера прибыл из Галлии. Он пришвартовался в Лондоне, который мы, между прочим, уже начали отстраивать!

— С грузом винограда! — воскликнул Квинт, и впервые после битвы по-настоящему улыбнулся.

— Конечно, нет. Там только несколько гроздей, предназначенных его превосходительству. Мне случилось быть поблизости, когда их разворачивали… и вот… — Дион выразительно пожал плечами, отщипнул виноградину и бросил себе в рот. — Впрочем, я сомневаюсь, что губернатору в любом случае сейчас будет до винограда.

— Что? — Квинт откинулся на соломенном тюфяке. — Неприятности!

Дион быстро огляделся, прежде, чем ответить. Квинт, как офицер, лежал в углу палатки, несколько в стороне от остальных, и ближайший к нему пациент спал.

— Неприятности по вине самого Светония, — сказал Дион серьезно и очень тихо. — У нас новый прокуратор, Юлий Классицион, прибыл прямо из Рима. Отличный парень, не то что этот жирный мерзавец Кат, заваривший всю кашу с иценами. Я часто носил послания к Классициону, поэтому знаю, каков он.