Жюльетта Бенцони - Кречет. Книга III

В зал вошла небольшая группа людей, человек двадцать, траурная одежда которых не могла скрыть их гордую осанку, а печаль не смягчила надменные лица. Они медленно двигались по проходу между рядами стульев, и на их пути смолкали разговоры, шутки и смех. Судебные исполнители внезапно вспомнили о своих обязанностях.

— Семейство де Роган, — пробормотал кто-то.

Да, это было семейство де Роган: принцы, принцессы, маршал и даже архиепископ, они пришли, чтобы поддержать первосвященника Франции, которого сегодня банда судейских крючкотворов будет судить по воле короля. Шурша длинными черными шелковыми одеждами, эти люди, с гордостью повторявшие девиз Роганов «Королем быть не могу, принцем не хочу, я Роган», выстроились с двух сторон прохода и безмолвно ожидали тех, от кого отныне зависела честь их древнего Рода.

Часы Дворца Правосудия пробили шесть, и появились судьи. Они шли длинной цепочкой: красные, черные мантии, белые высокие парики… Роганы в едином порыве преклонили перед ними колени.

— Впечатляюще, — прошептал Бомарше. — Судьи будут тронуты. Ведь в их руках член одной из самых известных семей Европы, такое величие — с одной стороны, такое ничтожество — с другой.

Жиль не смог скрыть гнева, смешанного со стыдом. Его бретонская кровь закипела, противясь унижению, выпавшему на долю этих принцев, самых достойных, которых когда-либо знала Бретань.

Но судебное заседание уже началось. Председатель д'Алигр занял свое место и приказал начать последний допрос обвиняемых.

Посередине зала поставили низкую скамью из неотесанного дерева, на ней должны были сидеть вызываемые преступники. Эта скамья уже была признаком позора и осуждения, для многих от нее начиналась дорога на эшафот. Ее называли «селеттой».

Первым вызвали секретаря-любовника госпожи де Ла Мотт, негодяя Рето де Виллета, Турнемин не раз сталкивался с ним и давно уже сложил о нем свое мнение. Всегда элегантно одетый, он и сейчас не изменил себе: аккуратный, лживый, бесчестный и изворотливый, он пытается очаровать судей и публику изысканными манерами. Хотя все фальшивые письма королевы вышли из-под пера этого фальсификатора, он согласился признать лишь то, от чего он уже никак не мог отвертеться. Он признал, что написал на контракте о покупке колье слово «Одобряю» и поставил подпись «Мария-Антуанетта». Потом он начал длинно и бессвязно обвинять кардинала и заливаться слезами раскаяния…

— Если этот мерзавец не будет повешен или приговорен к галерам, я его убью собственными руками! — гремел Турнемин.

— И не мечтайте! — оборвал его Пьер-Огюстен. — Он получит по заслугам. Автор фальшивых писем королевы достоин… Но тихо! Вот и героиня!

Действительно, следом за Рето появилась Жанна де Ла Мотт, и по залу пробежал легкий шепот.

Одетая с большой элегантностью в платье из серо-белого сатина с черной бархатной оторочкой, в короткой муслиновой накидке, обшитой прекрасными кружевами, и с поясом, расшитым бисером, она несомненно затмевала своей красотой многих присутствующих дам. На голове у нее была большая черная бархатная шляпа, украшенная черными кружевами и бантами, ее темные волосы, искусно уложенные и припудренные, поднимались в высокой модной прическе.

Эта женщина настолько была похожа на Жюдит, что у Турнемина сжалось сердце. Он закрыл глаза и старался больше не смотреть на нее. Войдя в зал, Жанна громким голосом объявила, что маскарад был устроен, чтобы разоблачить плутовство кардинала. На вопрос аббата Сегье, одного из судебных советников, чем она может доказать свои слова, графиня с редким бесстыдством отвечала, что могла бы показать и письма и записки, подтверждающие интимную связь королевы и кардинала, но теперь это невозможно, так как кардинал в момент ареста через своего секретаря уничтожил содержимое некоей шкатулки, хранившейся в его кабинете. Допрос длился долго, наглое поведение Жанны явно не нравилось публике, и, когда ее увели, все вздохнули с облегчением.

Уходя, она гневно крикнула, что судебные исполнители поспешили принести для нее «селетту» и вместо Рогана усадили на нее Валуа.

— Эта женщина осуждена заранее, — прокомментировал Бомарше, пожав плечами. — Спасти ее невозможно, и, думаю, прокурор потребует ее головы.

— Конечно, но вряд ли это будет лучшим решением. Среди врагов королевы обязательно найдутся такие, кто постарается сделать из графини невинную жертву. А, вот и кардинал!

После графини ввели кардинала. Он был одет в длинную сутану фиолетового цвета — цвет траура для кардиналов, о его сане напоминала только маленькая красная шапочка, красные, в тон с ней, чулки и красная опушка фиолетовой накидки. На груди, на золотой цепочке, сверкал изумительной работы епископский крест. Кардинал был бледен, черты лица искажены страданием. Несмотря на видимую слабость, он дважды отказывался сесть в специально для него принесенное кресло и только на третий раз, когда силы почти отказали ему, в изнеможении опустился на мягкие подушки. Публика смотрела на него с сочувствием и симпатией.

Тихим и спокойным голосом он с готовностью отвечал на все вопросы, откровенно сознаваясь в своем преступном легковерии.

— Я был ослеплен, — сказал Роган печально, — верой в то, что удостоился наконец благодарности королевы…

Лучше он не мог бы сказать. Все судьи в едином порыве встали, приветствуя его, и кардинал медленно и печально удалился в глубокой тишине.

Но это была не тишина осуждения, как в случае с Жанной де Ла Мотт, а тишина сочувствия и уважения к чужому несчастью.

— Надеюсь, королева не приговорила его к смерти, это было бы слишком большой ошибкой, — продолжал комментировать события Бомарше. — Хотя, конечно, оскорбление королевского Величества требует сурового наказания…

Появление следующего подсудимого разрядило обстановку: наступила очередь Оливы, но она, недавно родившая, кормила грудью младенца и униженно просила суд немного подождать. Под дружный хохот всего зала был объявлен перерыв. Когда наконец младенец наелся. Олива предстала перед судьями Трибунала. Она очень понравилась публике: молодая, скромно одетая в легкое светлое платье, в маленькой круглой шапочке, из-под которой выглядывали ее прекрасные русые волосы. Олива казалась потрясенной до глубины души. Это был вылитый портрет Марии-Антуанетты, но Жиль смотрел на нее с ужасом: дом Оливы чуть не стал для него смертельной западней, в нем его ждали наемники графа Прованского… Бомарше не мог скрыть изумления.

— Они действительно очень похожи! — воскликнул он, топнув от восторга ногой. — И какое соблазнительное создание! Если ей удастся выбраться живой из этой передряги, я с удовольствием встречусь с ней.