Таинственный возлюбленный - Джулия Сеймур

Педро только прикрыл глаза густыми, как у восточной красавицы, ресницами.

— Я поклялся себе и ей, что никогда не оставлю ее в беде.

— А вы уверены, что она в беде?

— Да! Я чувствую это! Ее похитили, заставили, увезли силой!

— А если, наоборот — спасли?

— Но от чего? Она не совершила ничего, что могло бы…

— Любое действие чем-либо да вызвано. Расскажите-ка мне эту историю поподробнее и при этом постарайтесь посмотреть на все события не взглядом мальчика из приморской лачуги, а мудрым взором человека, которому уже многое дано и многое открыто.

Педро охотно последовал предложению своего наставника и рассказал ему всю ту давнюю историю, не утаив от дона Гаспаро ничего.

— Интересно, весьма интересно. Значит, исчезли все? И эта Пресентасионата тоже? Постойте, вспомните точно, когда это было, я имею в виду день смерти доньи Марии.

— 14 апреля, четыре года назад.

— Какая значительная дата, отлично. И вы говорите, девочка хороша собой?

— Она не просто хороша, она красива, как ангел… У нее в лице отражена душа, — не зная, как лучше выразить необыкновенность внешности Клаудии, сказал Педро.

— Прекрасно, прекрасно. Но, пожалуйста, поточнее опишите мне ее родителей, черты лица, характер…

Выслушав Педро, дон Гаспаро после непродолжительного размышления поднял уголки губ.

— Что ж, посмотрим, посмотрим. Я не против того, чтобы вы вытащили ее оттуда. Можете пользоваться моими деньгами, в разумных, разумеется, пределах, а конюшней и библиотекой — в неограниченных. И напоследок один небольшой сюрприз.

Дон Гаспаро поднялся и со своей всегда поражавшей Педро грацией кошки достал с полки большой том лиловой кожи. Положив его на колени, он долго листал его, словно ища что-то. Наконец, остановив свой взгляд на одной из страниц, обратился к Педро.

— Так вы говорите, что там настоятельницей сейчас является мать Агнес?

— Да.

— Подойдите сюда и ничему не удивляйтесь.

Педро склонился над обтянутым черным шелком плечом и, стараясь никак не изменить выражения лица, стал смотреть на раскрашенную акварелью гравюру. В комнате, напоминавшей не то келью, не то гарем, несколько полуобнаженных женщин предавались на пышных диванах противоестественной любви.

— Видите. — При этом слове розоватый длинный ноготь наставника указал на лицо самой откровенной из них. — Это бывшая графиня де Альяга, а ныне — мать Агнес, королевская салеска. Большего мне вам сказать нечего. Имеющий уши да услышит…

* * *

Через пару дней Педро снова покинул Памплону с большой альфорхой[60] через седло, одетый, как бедный разорившийся дворянин. Уже за воротами его нагнал Хуан.

— Ты идешь один, Перикито?

— Да. Пришло время доказать, что нас учили не зря, и проверить, на что мы способны.

— Ты сам сказал — мы.

— Это мой личный экзамен, Хуан, и он пострашней, чем у Су.

— Но все же вдвоем было бы проще. Ведь, как я понимаю, в случае неудачи, ты рискуешь не только собой?

Педро с благодарностью глянул на товарища и тронул коня.

— Вот что, старина, — вдруг, вновь остановив коня, обернулся он, — если и в самом деле хочешь помочь, сгоняй в Сарагосу и попытайся найти там некую повитуху по имени Пресентасионата. Только, смотри, будь осторожен — за ней, кажется, немало грехов!

И Педро ускакал в облаке сухой зимней пыли. Но направился он не на север к горам, а на восток к Порту Бо. Там он провел два дня в венте, болтая и попивая матаро[61] с контрабандистами, и три ночи на берегу, поджидая нужную ему лодку. А наутро с набитой сумкой пустился прямо к горам, где провел еще день в разговорах с местными жителями, расспрашивая их о пастбищах и погоде. Потом, купив у них пару меховых курток, Педро отправился дальше.

И вот в ненастный день рождественского сочельника в ворота монастыря Святого Франциска раздался негромкий, но уверенный стук. Мать-привратница, томившаяся завистью к остальным, отдыхавшим сейчас перед ночной службой, поспешила открыть деревянное оконце и увидела спешившегося красивого молодого человека в фиолетовом плаще.

— Я проделал долгий путь с побережья и ищу вашу обитель в горах вот уже вторые сутки. Метель и снегопад измотали меня окончательно, — сказал он, стряхивая с себя и с коня обильную изморось. — Я — дон Диего Кавьерса, сын разорившегося помещика из Картахены. Все, что у меня осталось — это святые книги, и, будучи человеком благочестивым, я хочу принести их в дар монастырю, столь чудовищно пострадавшему от нечестивцев.

Благочестивого юношу немедленно провели на монастырскую кухню, где он снял плащ и отдал его просушить. Пришелец оказался смуглым красавцем в народном духе — видно, кровь его благородных предков нередко мешалась с кровью крестьян Мурсии. Слух о красивом незнакомце, решившем подарить монастырю книги, быстро облетел всю обитель, и несколько сестер и послушниц уже прибегали в кухню якобы по делу. В числе первых оказалась и Антония. Она тут же поднялась в комнату Клаудии, которая вот уже более двух недель, прошедших после аутодафе, лежала в жару и лихорадке.

— Тебе давно пора подняться, дорогая, — заметила она. — Тем более сегодня помимо праздничной службы есть причина поинтересней. — Но Клаудиа лить вяло повернула голову. Глядя на эти страдающие глаза, можно было и впрямь поверить, что перед ними действительно все еще стоят площадь и пламя костра. Первые несколько дней девушка и вправду металась почти в бреду, но потом, осознав, что болезнь позволяет ей оттянуть ночное появление в келье Антонии, и дальше прекрасно имитировала нервную лихорадку. — Нам Господь послал подарочек под праздник: прехорошенький мачо сидит на кухне матери Исидоры. — В ответ Клаудиа только устало прикрыла ресницы.

После ночной службы, длившейся до трех часов, дон Диего был позван наверх, куда он и последовал, не расставаясь со своей набитой альфорхой. Покои аббатисы дышали жаром и запахами пряностей; на столе стояло вино и пестрели сласти.

— Я дон Диего… — снова начал юноша, но настоятельница прервала его.

— Я уже наслышана о вашем благочестии, дон Диего. Поешьте и выпейте с дороги, а потом мы поговорим с вами и о ваших дарах.

Юноша, не стесняясь, взялся за изысканные кушанья, и мать Агнес с радостью увидела, что он ест и пьет изящно, как истинный дворянин. Кроме того, он был действительно необычайно хорош: с длинными мускулистыми ногами, широкими плечами и суровым, но нежным лицом.

— Так вы, я вижу, получили неплохое образование? — игриво обратилась к нему аббатиса, не отрывая глаз от Диего и наливая ему еще фанкарраля[62].

— Немного, — улыбнулся он и посмотрел в окно. За окном уже начинало светать. — Благодарю вас, но мне бы