Людмила Третьякова - Дамы и господа

Надо отметить, что Тургенев в глубокой тайне держал истинное имя героини своего первого романа. В повести она зовется Зинаидой Засекиной, да и сама «Первая любовь» была опубликована писателем спустя десять лет после смерти матери. К тому времени писатель оставался единственным живым свидетелем среди всех вольных или невольных участников драмы. Это давало ему возможность свободно изложить события: он особо подчеркивал, что в «Первой любви» нет ни капли вымысла, а каждое действующее лицо списано с натуры.

Однако Тургенев, видимо, не ожидал, что среди чита­телей «Первой любви» найдутся люди, когда-то близкие его родителям и не понаслышке знавшие и об их семейной драме, и о той, которая оказалась в том повинной.

«Меня многие осуждали», — признавался писатель. Но дело было сделано. Повесть «Первая любовь» увидела свет в 1860 году. Спустя почти полтора века, имея добытые исследователями, хотя и очень скудные, факты биографии Шаховской, можно проследить, как Провидение распоряди­лось судьбой двух женщин, которые вступили в безмолвный поединок, не принесший никому победы.

Дата рождения княжны Екатерины Шаховской осталась неизвестной. Но в 1833 году ее стали вывозить в свет — видимо, ей было лет шестнадцать-семнадцать. Она была несколько старше без памяти влюбленного в нее пятнадца­тилетнего Ванечки Тургенева.

Екатерина приходилась родной племянницей извест­ному драматургу князю А.А.Шаховскому. Возможно, это родство в какой-то степени повлияло на впечатлительную девочку: она с детства писала стихи, мечтала о необыкно­венном будущем. Словом, не походила на обычных бары­шень, у которых на уме были нарядные платья, кавалеры и танцы. Екатерине об этом думать не приходилось: семья Шаховских, несмотря на древность рода, жила очень скудно.

Отец умер, оставив жену и детей — Екатерина была старшей — с мизерным доходом. Девушка нашла свой мир, где презренный металл не имел силы: к моменту встречи с Тургеневыми ею были написаны стихотворения и поэма «Сновидения», изданные в том же 1833 году отдельной книгой.

От поэтических грез Екатерину отвлекают поклонники, восхищенные необычностью девушки. Она действительно не похожа на сверстниц ее круга: смела в обращении, в словах. Ход ее мыслей может смутить кого угодно. Она, кажется, приобретает свойства завзятой кокетки: то будто зовет к себе, то отталкивает. В повести «Первая любовь» Тургенев прекрасно описывает ее причудливый характер. Но в то лето, очарованный изяществом ее облика, своеволи­ем, звуком голоса, заставлявшего сильнее биться его сердце, он влюблялся все больше и больше.

«Я не хотел знать, любят ли меня, и не хотел сознаться самому себе, что меня не любят… Меня жгло как огнем в ее присутствии… но к чему мне было знать, что это был за огонь, на котором я горел и таял, — благо мне было сладко таять и гореть».

Но для Зинаиды-Екатерины осаждающие ее взрослые поклонники и даже этот славный мальчишка, Ванечка Тур­генев, лишь второстепенные персонажи в драме, которую она разыгрывает. Она ждет мужчину своей судьбы. Только для него приготовлены все истинные сокровища ее души: искренность, полное самозабвение, умение презреть услов­ности, чтобы доказать свою любовь и насладиться ею.

Скоро юный поклонник Екатерины Шаховской узнает имя своего счастливого соперника — это его отец.

Иван дал себе клятву — и сдержал ее — сохранить тайну отца. Для него и так не составляло секрета, что меж родителями лада нет. Как всякий подросток, чуткий и наблюдательный, он понял, что страдающей стороной тут является любимая мать, и теперь с ужасом думал, что же будет, если все откроется.

Вероятно, поначалу Сергей Николаевич не придавал интрижке с соседской барышней особого значения. Любому мужчине приятно обожание юного прелестного существа.

Но от свидания к свиданию чувства его менялись, и менялись стремительно. Птицелов попался в сети? И вот настал момент, когда объятий и поцелуев в укромных угол­ках Нескучного сада стало мало. Да не только ему, зрелому мужчине, но и ей, считавшей, что ее любовь достойна всей полноты этого чувства.

Так появилось у них укрытие — «приют любви». А на дворе лишь первая треть XIX века, и нравы еще очень строги: на балу, приглашая барышню на танец, кавалер спра­шивает разрешения у ее батюшки. Добропорядочная девица не отправит письма, не показав его прежде маменьке. Вдова имеет право появиться на балу только в сопровождении мужчины-родственника. И это не просто буква — это дух времени.

И то, как распорядилась собою Екатерина, решившись на близость с человеком женатым, семейным, выглядит смелостью невероятной, каким-то самосожжением.

Чем Тургенев мог отплатить за такое доверие и безогляд­ность? Какие обещания мог дать Екатерине? Да и думал ли он о них, привыкший легко срывать цветы удовольствия? Этого мы не узнаем никогда.

Ясно одно: скоро и сам Сергей Николаевич понял, как не похож его беззаконный союз с Екатериной на то, что знал прежде. Эта любовь лишила его привычной осторожности, той верткости, с которой он выходил из сетей Амура. И по­следствия не замедлили сказаться. Варвара Петровна нут­ром почувствовала, что опасность на сей раз серьезная. Но хотя у нее имелся большой опыт по прояснению подобных дел, терялась в догадках.

Как выразился ее сын, «громовой удар разом все пре­кратил». В повести он подробно описывает, каким образом Варвара Петровна узнала о связи мужа с Шаховской.

«Вернувшись однажды к обеду с довольно продолжи­тельной прогулки, я с удивлением узнал, что буду обедать один, что отец уехал, а матушка нездорова, не желает кушать и заперлась у себя в спальне. По лицам лакеев я догадывался, что произошло нечто необыкновенное… Расспрашивать их я не смел, но у меня был приятель, мо­лодой буфетчик Филипп, страстный охотник до стихов и артист на гитаре — як нему обратился. От него я узнал, что между отцом и матушкой произошла страшная сцена (а в девичьей все было слышно до единого слова; многое было сказано по-французски — да горничная Маша пять лет жила у швеи из Парижа и все понимала); что матушка моя упрекала отца в неверности, в знакомстве с соседней барышней, что отец сперва оправдывался, потом вспыхнул и в свою очередь сказал какое-то жестокое слово, „якобы об ихних летах“, отчего матушка заплакала…

— А произошла вся беда, — продолжал Филипп, — от безымянного письма; а кто его написал — неизвестно; а то бы как этим делам наружу выйти, причины никакой нет.

— Да разве что-нибудь было? — с трудом проговорил я, между тем как руки и ноги у меня холодели, и что-то задрожало в самой глубине груди.