Мэри Бэлоу - Любящее сердце

– Вы устали, – сказал Гейб, целуя руку жены. – Отдохните несколько часов в одиночестве. Я не стану вас беспокоить.

Она покраснела, опустив глаза.

– Мы оставим это на ночь. После театра.

За завтраком было решено, что тетя Агата, Саманта и Фрэнк разделят с ними ложу во время вечернего посещения театра.

Но Дженнифер восприняла этот разговор как шутку.

– Не может быть, чтобы вы говорили серьезно, – сказала она, поднимая глаза на мужа. – Я не могу появиться в театре после того, что произошло позавчера. Лучше нам сразу уехать в имение.

– Нет, – сказал он. – Будет по-моему. Берти и Фрэнк уже заботятся о том, чтобы в обществе узнали о нашем браке. К вечеру об этом будут знать все. Сегодня мы просто обязаны появиться на публике. И мы должны улыбаться и выглядеть счастливыми, моя дорогая. Мы бросим им вызов. Пусть попробует кто-нибудь объявить нам бойкот! Если мы не сделаем этого сегодня, то уже никогда больше не посмеем вернуться в свет.

– Я не хочу возвращаться в свет, – сказала она.

– Но вы сделаете это, – сказал он, отпуская ее руку, – уже ради того только, чтобы вывести в свет дочерей, когда придет время.

Дженнифер прикусила губу.

– Идите, – сказал он, – и отдыхайте. Мы вместе предстанем перед светом сегодня вечером, и вы увидите, что в этом нет ничего невозможного. В жизни вообще мало вещей, через которые нельзя переступить.

Она повернулась к нему спиной и, не говоря ни слова, пошла наверх, следом за миссис Харрис. Гейб стоял и смотрел ей вслед. Высокая, элегантная, с точеной фигурой и завитыми в тугие локоны темно-рыжими волосами, поднятыми наверх и ниспадающими на плечи.

Возможно, будь у него выбор, он не стал бы жениться столь поспешно и, может быть, не выбрал бы в жены эту женщину. Но одно несомненно: она вызывала у него желание. Желание, заявлявшее о себе всякий раз, когда он смотрел на нее. Не так-то легко было отпускать ее, зная, что она ляжет сейчас в постель в соседней комнате, но он, дав ей слово, не сможет разделить с ней ложе. До ночи.

Он не меньше Дженнифер хотел бы послать к черту этот театр и заняться куда более приятным делом.

Дженнифер пришлось вспомнить о клятве, которую давала утром в церкви. Она обещала повиноваться ему до конца жизни.

Сидя рядом с ним за длинным столом в столовой, она изо всех сил поддерживала разговор. Все-таки воспитание – вещь неплохая, думала она, вспоминая те уроки, когда ее учили искусству вести беседу на темы, которые не только ее совершенно не интересовали, но и казались настолько избитыми, что и сказать нечего.

Но одна из тем волновала ее по-настоящему. Она откладывала разговор до тех пор, пока не почувствовала, что больше затягивать уже нельзя.

– Милорд, – сказала она, глядя ему в глаза, хотя обычно избегала это делать, – вы не могли бы избавить меня от посещения театра нынче вечером? Сегодня очень хлопотный день, а я почти не спала. У меня головная боль. Я плохо себя чувствую.

Она говорила так жалобно, что, казалось, могла растрогать самого бессердечного людоеда.

– Габриэль, – поправил он, привстав, чтобы, потянувшись через стол, взять ее руку в свои. – Жена не должна называть меня «милорд».

– Габриэль, – послушно повторила она это самое неподходящее к нему имя.

– Я не верю вам, дорогая, а если бы и верил, все равно потребовал бы от вас приехать в театр, улыбаться и гордо держать голову. Вы не совершили ничего постыдного. Ровным счетом ничего.

– Кроме одного, – тихо сказала она. – Я была достаточно наивна, чтобы попасть в вашу ловушку.

Торнхилл убрал руку.

– Завтра вечером мы едем на бал к леди Траскотт. Вам будет гораздо проще поехать туда завтра, если сегодня вы наберетесь храбрости отправиться в театр.

– Если? Не могу поверить своим ушам. У меня есть выбор?

– Нет, – сказал он. – У вас нет выбора, Дженнифер.

Она едва ли могла заставить себя помыслить о том, чтобы показаться на глаза тем самым людям, которые на балу у графа Рашфорда слушали то злосчастное письмо и потом шарахались от нее как от чумы. Одно воспоминание наводило ужас. Но краем сознания Дженнифер понимала, что если она заставит себя появиться в театре, то, как бы там ни сложилось, рано или поздно все кончится. После спектакля она окажется в спасительном уединении спальни, где ее будет ждать уютная постель и целая ночь крепкого сна.

Но спасительного уединения не будет. Сегодня день ее свадьбы. Сегодняшняя ночь будет ее первой брачной ночью. До того как она сможет отдохнуть в одиночестве, ей предстоит пережить то, что обычно происходит в спальне в первую брачную ночь. Дженнифер неохотно подняла глаза на мужа и поежилась. Как это будет? Будет ли боль сильнее, чем унижение? Она знала, что должно произойти в спальне. Она знала об этом уже давно, и тетя Агата, наставница и опекунша, описала процесс подробно и откровенно, без всяких там романтических сантиментов.

Она обязана подчиняться ему. Она должна позволить этому случиться. И она должна надеяться на то, что сознание ее окажется столь же спасительно смутным, как и утром, во время церемонии в церкви.

– Время ехать, – сказал он, положив салфетку на стол. Он встал и подал руку Дженнифер. – Карета скоро будет здесь. Вы, я думаю, не захотите привлекать еще больше внимания опозданием?

Дженнифер торопливо вскочила на ноги.

Казалось, что каждый привратник в театре смотрит только на них. Казалось, что все – и в дверях, и на лестнице, и в зале – торопливо расступаются, давая им возможность пройти. Их окружала тишина. Голоса смолкали при их приближении. Казалось, что все монокли и лорнеты направлены только в сторону их ложи. И обладатели этих лорнетов и моноклей обсуждают что-то возбужденным, нервным шепотом.

Казалось? Нет, именно так все и происходило. Дженнифер вцепилась в руку мужа и, то и дело поднимая к нему лицо, улыбалась, и он улыбался ей. Он что-то говорил ей, и она отвечала. Она и представления не имела, что он говорил и что она отвечала. Главное, не опускать голову, все время держать подбородок.

Лорд Фрэнсис, тетя Агата и Саманта уже были в ложе. Лорд Фрэнсис встал, взял руку Дженнифер, поцеловал и провел ее к креслу, которое отодвинул для нее муж. Дженнифер села.

– Браво, мадам, – сказал Фрэнк, подмигнув ей, прежде чем сел рядом с Самантой.

Граф Торнхилл поднял ее руку на подлокотник, чтобы она лежала рядом с его рукой. Наклонив голову, он тихо шепнул ей на ухо, в то время как она смотрела прямо на пустую еще сцену:

– Вы чудесно выглядите, и у вас королевская осанка. Поворачивайте голову и улыбайтесь, а если встретитесь глазами с кем-нибудь из знакомых, улыбайтесь еще шире.