Лариса Шкатула - Последняя аристократка

Не то чтобы Ковалев испугался, но, как известно, стая собак может затравить медведя. А сколько обиженных коллег мечтали воздать этому выскочке по заслугам…

Потому майор отдал распоряжение Аренскому:

— Все троих немедленно в зону. Отправить с первой же партией на лесоповал!

Бунтовщицы в смертельном ужасе повалились в ноги Ковалеву, но разжалобить его не смогли. Да и знал ли он слово жалость? Ковалев мог пойти навстречу даже врагу, уважая его за особые человеческие качества, но за что уважать проституток?

Они знали, на что идут, и если решили укусить руку, которая их кормила, то должны получить по заслугам. Впредь будут умнее… Если, конечно, выживут!

Он дал распоряжение охранникам, и те потащили в зону сдобных, отъевшихся на сытных хлебах девиц, плотоядно на них поглядывая. Можно было догадаться, что прибудут бывшие официантки в свои бараки, мягко говоря, не сразу.

Сменившие их девицы о неповиновении даже не помышляли. Страшный пример пострадавших отбил у них всякую охоту к выступлениям. И в той среде, где они существовали, царили волчьи законы: правил сильнейший.

Мало кто пытался, например, выступать против сутенера. А если начальству угодно сделать "мадамой" княгиню, то что в этом страшного? Все знали, что она — жестока, но справедлива.

На то, что состав официанток поменялся, мало кто из посетителей обратил внимание. А те, кто обратил, рассудили здраво: худоваты, но это ничего, отъедятся!

Второй раз в ресторане старший лейтенант Аренский появлялся поздно вечером, а то и ночью, когда заканчивал игру ресторанный оркестр.

Музыканты-мужчины жили здесь же, в задних комнатах, специально пристроенных к дому слева от второго выхода из ресторана. В пристройке по другую сторону поселили Растопчину, трех официанток и певицу ресторанного оркестра, которую тоже пришлось взять из политических. Вся вина бедной женщины заключалась в том, что она влепила пощечину высокопоставленному члену партии, который во время концерта пытался грубо облапать её прямо в грим-уборной.

Прежде здесь жила и Виолетта. В одной комнате с Растопчиной. Княгиня сама предложила скрипачке приют — не с проститутками же селить такую чистую душу?

Теперь Виолетту, единственную женщину-музыканта, Арнольд уводил с собой. Домой? Ту избушку, где они жили, трудно было назвать домом. Но это было их прибежище, пристанище, единственное место на земле, где они были одни и почти в безопасности. Почти, ибо зависящие от СЛОНа никогда не могут быть ни в чем уверены…

Построить себе такой же дом, какой отгрохал Аполлон, Аренский не мог, да и не хотел. Он считал, что основательный дом привязывает человека к месту, его жалко бросать, а с некоторых пор Арнольд мечтал на Соловках не задерживаться.

Когда-то этот домишко был охотничьей избушкой, выстроенной на скорую руку за один летний месяц. Потом поблизости вырос поселок, а в избушке поселился старик — то ли беглый, то ли просто бродяга.

Конечно, подновлять или как-то обустраивать свое жилье он не стремился, и к тому моменту, как жилец исчез куда-то, избушка покосилась, вросла в землю и имела довольно жалкий вид. Арнольд, когда её приметил ничего другого попросту не было — с ведома Аполлона привел сюда старого плотника, который смог избушку кое-как укрепить столбами и подпорками, но пообещал:

— Лет пять простоит, а там, начальник, не взыщи!

В первую встречу Аполлона с Виолеттой ничего в нем как в мужчине не шелохнулось. Разве что глаза её красивые отметил, да и то лишь потому, что Наташу вспомнил. А отправив её обратно в зону, насмешливо подумал: "Представляю, что за зрелище являет собой эта Румянцева нагишом. Как в детском стишке: "Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек!"

Но потом культчасть получила из центра инструменты, которые раздали музыкантам. Виолетта, уже не в ватнике, а в скромном сером платье, отмывшая с помощью княгини многомесячную грязь — посещение арестантами бани обычно напоминало обязательную акцию, а не подлинное мытье — была похожа на девушку гораздо больше, чем в их первую встречу. Но и только. Девушка выглядела такой худой, что о признаке пола говорила лишь некоторая выпуклость на груди да мелкие черты лица…

Зато когда Виолетта взяла в руки скрипку, нежно, будто лаская ребенка, пробежала по её корпусу хрупкими пальцами, Арнольд почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Словно не по скрипке, а по его душе провела.

Она ещё не настроила инструмент, не взяла в руки смычок, а внутри у него уже что-то запело. Это было так неожиданно, как озарение, вспышка между ним и этой девушкой-скрипачкой будто протянулась незримая нить.

Она, едва заметно улыбаясь, взяла смычок и заиграла… "Валенки"! Запомнила, как в тот раз он задал ей свой дурацкий вопрос.

Но и тогда Арнольд ещё не понял, что уже попался. Пропал. И теперь обречен думать о ней, хочет он того или нет. И ждать, и искать встречи с нею, ещё ни в чем таком себе не признаваясь.

Их любовь расцветала на глазах у всех, и знали о ней окружающие прежде самих влюбленных.

— Наши Ромео и Джульетта, — как-то обмолвилась Растопчина.

Когда Аполлон рассказал об этом Юлии, она заметила:

— Повезло девчонке.

Тот чуть было не взревновал, но Юлия всегда умела его успокоить.

— Они — Ромео и Джульетта, а ты у меня — Отелло. Я не к тому это говорю, что Аренский твой — красавец писанный, о котором любая женщина мечтает, а о том, что в ИСЧ работают мужчины тонкие, воспитанные, с пониманием. Они умеют воздать должное женской красоте, это же не какому-нибудь вертухаю достаться… Конечно, Аренскому до тебя далеко, но ведь и она — не я. Так?

— Так, так, моя королева, — закивал Аполлон и опустился на колени перед креслом-качалкой, в которой Юлия, как обычно, сидела.

А она подумала, что красивой женщине легко дурачить мужчину. У неё как-то в Москве был один ответственный работник, который говорил то же самое стихами. Мол, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. Вот и её теперешний сидит у ног, в глаза заглядывает, ждет, не прикажет ли она чего? Такая покорность, конечно, приятна, но до поры до времени. Потом становится просто скучно!

Когда стены избушки более-менее укрепили, Арнольд стал думать о том, как бы привести в порядок её изнутри.

Пол в домике был земляной, и Арнольд представлял, как будут мерзнуть из-за этого ножки его любимой скрипачки.

Он вспомнил день, когда пришел на работу, и спросил у Аполлона:

— Ты не будешь возражать, если я приведу в порядок заброшенную избушку на окраине поселка?

— Да ради бога! — не удивился тот. — Конечно, она покосилась и пол там земляной, зато печка, говорят, греет, как зверь. В свое время её сложил некий Капитоныч — печник, который славился по всему Северу. Заметь, его давно нет в живых, а печки, им сложенные, до сих пор горят…