Девушка в белом кимоно - Ана Джонс

спинами и отрешенным видом. Мне позволено присутствовать на этой церемонии, потому что считается, что я уже больше никуда не уйду из дома. Отец и Таро слишком заняты бизнесом, бабушка не становится моложе, а еще они не признают мой брак. Поэтому Кендзи сейчас переходит под мою опеку. Он прислонился ко мне, позволил себя полуобнять и затих, глядя перед собой. В своем темном костюме он больше походит на молодого мужчину, чем на мальчика. Меня поглощает чувство вины. Я не достойна занять место окаасан.

Раздается звук мягких шагов по проходу: в святилище одна за другой входят плакальщицы, кланяются нам и приносят благовония на алтарь. Церемония длится целую вечность. Семья Кико пришла, чтобы выразить нам свои соболезнования и уважение, но отказываясь посмотреть на меня, Кико показывает, как относится ко мне на самом деле.

Я сжимаю челюсти. Чувство вины пожирает меня изнутри. Сон брат смерти, и сейчас я отчаянно нуждаюсь в его компании. Больше я не хочу никого видеть. И раз мои слезы не находят утешения у других, то мне не стоит их проливать.

Подняв глаза, я замечаю, что от алтаря в нашу сторону идет семья Танака.

Camoшu.

Его волосы зачесаны назад, открывая точеное лицо и мягкий взгляд. На нем прекрасно сидит костюм, он выглядит как современный деловой человек. Пока они идут, чтобы занять место позади нас, я смотрю только на их ноги.

Должно быть, его семья уже знает, что я предпочла им американца и как это раскололо нашу семью. Для того чтобы почувствовать хоть что-то кроме жгучего стыда, я вгоняю ноготь одного большого пальца под ноготь второго почти до крови. Я чувствую, как горят мой затылок и шея от осуждающих взглядов. Разум, осознающий свою вину, становится себе судьей и палачом, и отсутствие Хаджиме делает это испытание еще тяжелее. Интересно, думают ли они, где он сейчас?

Когда буддийский священник начинает читать сутру, Кендзи вытирает лицо. Все вдруг объединяется в одно целое: глухой стук четок бабушки, гул тихих молитв и голос священника, говорящего о высшем блаженстве. Окружающая действительность то теряет краски, то заново обретает их.

Я опустошена и не могу пошевелиться.

Меня не было дома во время последних приготовлений, поэтому у меня не хватило духа спросить отца или бабушку, что из вещей они положили в гроб. Не забыли ли они о шести монетах, чтобы облегчить ей пересечение реки Сандзу?29

Сандзу — это река, которую умершие должны пересечь по пути в другую жизнь. Достоинства человека определяют, где именно он будет ее переходить: по мосту, вброд или сквозь кишащие змеями воды.

Окаасан перейдет ее по мосту, потому что прожила достойную жизнь и сердце ее было чисто.

От слез Кендзи намокло мое плечо. Когда священник в знак завершения церемонии объявил новое имя окаасан, я обняла его еще крепче и стала шептать слова утешения. Размер имени зависит от цены, которую за него заплатили, и отец, судя по всему, потратил целое состояние, чтобы почтить память своей жены. Теперь мы должны называть маму именно таким, укороченным именем, чтобы не тревожить и не вызывать ее дух.

Я же хочу призвать ее обратно прямо сейчас.

Пока гости расходятся, мы с Кендзи отходим в сторонку. Образовалось целое море из одетых в черное людей. Черные костюмы, черные кимоно, черные духом лица. Мистер Танака разговаривает с отцом и Таро. Танака кланяется бабушке и касается ее руки. Но никто из них даже не смотрит на меня. Кроме Сатоши.

Он наклоняется к Кендзи, который по-прежнему не отпускает моей руки.

Если тебе что-нибудь понадобится — просто зайди к нам, договорились? А на следующей неделе мы играем в бейсбол. Не забудь.

Кендзи кивает и поднимает лицо, смелое личико, встречающее нового друга.

Никакие деньги не купят времени, даже минутки, Наоко. Его нельзя ни замедлить, ни ускорить. А некоторые периоды надо просто пережить, — Сатоши вздыхает. — Прими мои соболезнования.

Но моим щекам продолжают течь слезы. Откуда их во мне столько? Я вытираю их, стараясь не показывать.

— Я хочу поговорить с тобой наедине, — шепчет Сатоши по-английски.

Я с удивлением приподнимаю голову.

Он понимает мой невысказанный вопрос и кивает. — Когда сможешь, Наоко.

* * *

С тех пор как я забрела домой и узнала о смерти окаасан, прошло два дня. Один день со дня ее отпевания, вечерних поминок и церемониального разделения ее костей и праха. И всего несколько часов с ее похорон.

Кендзи плачет и пытается снова бежать, словно надеясь, что его маленькие ноги смогут унести его от правды. Я бы тоже отдала все на свете, лишь бы ее не знать, потому что она разрывает меня на кусочки. Отец и Таро ждут на крыльце, пока он не вернется, глядя на деревья ничего не видящими глазами. Я убираю на кухне, бабушка пьет успокоительный чай и наблюдает за мной. Она хочет поговорить. Или, точнее, хочет, чтобы я ее послушала.

Я же слушаю, как бежит вода. Посуда уже чистая, но я продолжаю споласкивать ее под водой, чтобы потянуть время и подумать об окаасан. Вода дарит некую интимность, уединение. Она заполняет любые формы и обстоятельства, но тем не менее со временем меняет форму всего. Я подставляю пальцы под струю воды и бросаю взгляд на бабушку.

Она выгибает бровь на бледном лице. Черное кимоно лишает жизни ее кожу, придавая ей нездоровый оттенок.

— Есть люди, которые ловят рыбу, а есть те, кто только мутит воду, — говорит она, затем кашляет, чтобы прочистить горло.

Ее закидывание удочки меня настораживает.

— Еще чаю, обаасан?

— Нет, у меня есть чай, — она подносит чашку к тонким губам, сверля меня взглядом над ее кромкой. Ее сузившиеся зрачки делают ее похожей на притаившуюся лису.

Я знаю, что ей есть что сказать, я уважаю и люблю ее, но мое терпение на исходе. С раздраженным вздохом я чуть склоняю голову набок в качестве сигнала, что она может начинать.

— Ты все еще нравишься Сатоши, Наоко, — от слез и криков ее голос звучит хрипло. — Да, мы видели, как он тебя утешал, ведя себя так, как подобает мужу вести себя с женой.

Мое сердце тяжело забилось в груди. Она же на этом не остановится.

Она ставит чашку на стол, постукивая по ней пальцем.

— А где твой гайдзин, когда он тебе так нужен?

У меня все сжалось внутри.

— Сатоши