Виктория Холт - Мадонна Семи Холмов

– Завтра непременно засветит солнце, – утешила она Джулию.

– Столь же непременно, как и то, что завтра мы будем лежать в постелях и чихать, так что вряд ли увидим солнце, – злобно ответила Джулия.

Наконец они подъехали к дворцу, и там, как и приказал владетель Пезаро, их ждали местные поэты с приветственными виршами.

Так что им пришлось стоять на холодном ветру и слушать, как продрогшие и промокшие поэты читают свои сочинения в честь вновь прибывших.

Джулия сердито шмыгала носом, Адриана тайно молилась о том, чтобы стихи оказались недлинными, Лукреция хранила приличествующую случаю улыбку и даже не поправляла мокрые кудри, которые, словно змеи, расползлись у нее по лицу. Однако и она вздохнула с облегчением, когда приветствия, наконец, были завершены.

Господи, какое же счастье оказаться под крышей, обсохнуть и согреться у большого камина, поесть горячего и со смехом перебрать вместе с Джулией все детали их такого долгого и успешного путешествия – и слава Богу, что оно, наконец, завершено!

Но на следующий день тучи разогнало ветром, и Пезаро засверкал под солнцем во всей своей красе.

Лукреция в восхищении оглядывала синюю гладь Адриатического моря, горы, полукружьем охватившие город, по концам полукружья возвышались величественные вершины Аккьо и Ардицио.

– Здесь кажется, будто весь остальной мир так далеко, словно и не существует, – сказала она Джулии.

– Потому нас сюда и отослали!

– Вот если бы отец и братья были здесь с нами! – воскликнула Лукреция.

– О, Лукреция, тебе надо учиться чувствовать себя счастливой и в отдалении от братьев и отца.

И в течение всех последующих дней Лукреция прилежно осваивала эту науку.

Подданные Джованни изо всех сил старались потешить свою госпожу и показать ей, как счастливы они ее видеть. Банкеты, танцы, карнавалы шли сплошной чередой. Улочки города заполнила веселая толпа, в ней мелькали клоуны в смешных костюмах, жонглеры и акробаты, совершавшие немыслимые трюки в честь мадонны Лукреции. Жители Пезаро уверяли, что в городе никогда еще не было так весело, – и все благодаря новой графине.

Лукреция сразу же завоевала их сердца – и не только своей красотой, но и тем, как искренне она радовалась пышному и веселому приему.

Она и Джулия также участвовали в составлении программ празднеств – они стремились поразить жителей Пезаро богатством и пышностью. Они достали свои самые роскошные платья: пусть эти провинциалы посмотрят, как веселятся в Риме.

Они твердо решили затмить местную красавицу Катерину Гонзага ди Монтевеккьо: они ее даже несколько побаивались, потому что слава о ее красоте дошла до самого Рима.

Они снова вымыли волосы, надели драгоценные сетки, заверив при этом друг друга, что никогда еще так роскошно не выглядели, достали шелковые платья, которые надевали в Риме лишь по случаю каких-либо государственной важности торжеств, и в сопровождении Джованни отправились на бал во дворец Гонзага.

Это был вечер их триумфа. Они со всех сторон оглядели местную красавицу и пришли к выводу, что, хотя кожа и фигура у нее прекрасные, нос все же крупноват, зубы плохие, а волосы уж никак не могут сравниться с их золотистыми локонами.

Джулия веселилась от души, Лукреции тоже понравился бал, но, вернувшись во дворец Сфорца, она тут же отписала письмо Его Святейшеству, в котором рассказала все и о бале, и о красавице, чьи прелести были явно слухами приукрашены.

Джулия приписала несколько строк к этому письму. Она сообщала, что Лукреции понравился ее новый дом и что она пребывает в добром здравии. Жители Пезаро выказывают свою преданность Джованни Сфорца посредством бесконечных празднеств, балов, танцев и маскарадов. Что касается ее самой, то, будучи вдали от святого отца, она не в состоянии полностью наслаждаться этими радостями. Сердце ее пребывает с тем, кто составляет главную радость и главное сокровище ее жизни. И она надеется, что Его Святейшество их не забудет и скоро призовет к себе.

Такие письма очень радовали Папу. Он требовал, чтобы они писали ему каждый день, уверял, что каждая деталь их существования невероятно для него интересна и важна.

И это было так: письма любимых дам были единственной радостью для него, тем более что французы продолжали грозить вторжением, а враги Папы здесь, на итальянском полуострове, все выше поднимали голову.

И когда через несколько недель пришло известие, что Лукреция слегла в постель с лихорадкой, он испугался не на шутку. Он закрылся в своих апартаментах, никого не принимал и беспрестанно клял себя за то, что отослал ее прочь. Он строил планы скорейшего ее возвращения в Рим.

Нет, решительно он не мыслил без них своего существования. Он написал, что отсутствие Джулии пробудило в нем демона чувственности, укрощать которого способна лишь она, и что из всех своих детей он больше всех обожает золотоволосую красавицу-доченьку. Да как он мог подумать, что мужчина может любить сыновей больше, чем такое хрупкое, такое нежное существо? Они обязаны вернуться. Они не должны больше с ним расставаться. Какими бы ни были опасности, им надлежит встречать их всем вместе.

«Донна Лукреция, возлюбленная дочь моя, – писал он в страшном волнении. – Ты подарила нам дни величайшей тоски и горя. По Риму распространились ужасающие слухи, что ты безнадежно больна и даже что ты уже умерла. Ты можешь понять, какое страдание доставили нам эти слухи, ибо понимаешь, что мы любим тебя больше всех на свете. Мы благодарим Господа и Святую Мадонну, что они избавили тебя от опасности, и мы не обретем счастья, пока вновь не увидим тебя».

Вот так и циркулировали письма между Римом и Пезаро, и хотя многим казалось, что Александр находится на грани краха, он отказывался это признавать, и твердил, что для счастья ему не хватает только одного: возвращения его любимых девочек.

Джованни Сфорца мечтал остаться в Пезаро: он считал, что Апеннины представляют собою лучшую защиту от французов – вряд ли они стали бы предпринимать такие большие усилия для захвата такого маленького доминиона. К тому же вдали от своего отца Лукреция превратилась в преданную и любящую супругу. Так почему бы им вообще не жить в Пезаро?

Правда, существовало одно препятствие. Он занимал в церкви определенный пост, и деньги ему платил Папа. Он также служил и дому Сфорца, но у его родича Лудовико, понимавшего, что первой жертвой в случае нападения французов станет именно он, не было для Джованни ни времени, ни денег. Джованни давно уже не получал от него никакой помощи, а если он вопреки желаниям Александра задержит здесь женщин, то и Папа перестанет ему платить…