Лиза Си - Влюбленная Пион

На шестой неделе после моей смерти мне нужно было перейти реку Неотвратимости. На седьмой неделе я дол­жна была оказаться во владениях Князя Колеса и встре­титься с судьями, которые решат мою судьбу. Но ничего этого не случилось. Я осталась на Наблюдательной тер­расе. Очевидно, случилось нечто непоправимое.

Я никогда не слышала, чтобы папа заговаривал с Жэнем о свадьбе призраков. Отец был очень занят, по­тому что готовился к переезду во дворец в Пекине, где он займет свой новый пост. Мне следовало быть опеча­ленной — неужели он заставит себя поклониться императору-маньчжуру? — и я на самом деле была печальна. Мне следовало видеть сходство между моей смертью и похоронами Линян, действиями моего отца и спешкой губернатора Ду — и я его видела. Мне следовало по­беспокоиться о душе моего отца, когда он решил отка­заться от своих принципов в погоне за богатством, — и я беспокоилась. Но больше всего я боялась, что папа по­просит другого юношу, не Жэня, сделать меня своей невестой-призраком. Он мог бы легко подбросить деньги на дорогу за нашими воротами, подождать, пока какой-нибудь прохожий подберет их, а затем сказать этому че­ловеку, что, подняв «выкуп за невесту», он согласился сделать меня своей женой. Но этого тоже не случилось.

Мама отказалась ехать с папой в Пекин. Она была не­поколебима в своем решении никогда не покидать усадь­бу семьи Чэнь. Меня это утешило. Радость и смех неког­да счастливых дней в Весенней беседке, предшествовав­ших моему добровольному заточению, сменились для нее кровавыми слезами и скорбью. Она часами сидела в кла­довой, где хранились мои вещи. Они прижимала к себе мою одежду, надеясь уловить родной запах, касалась ще­ток, которыми я расчесывала волосы, рассматривала вы­шитое мной приданое. Я так долго отказывалась ей по­виноваться, а теперь все время тосковала по ней.

Через сорок девять дней после моей смерти семья со­бралась в зале с поминальными дощечками, чтобы по­ставить точку на моей табличке и в последний раз попро­щаться со мной. Во дворе столпились сказители и певцы. Обычно почетная обязанность, состоящая в том, чтобы поставить драгоценную точку на дощечке, возлагается на человека, занимающего самое высокое положение, — на ученого или литератора. Как только это будет сделано, одна треть моей души перенесется в табличку, откуда бу­дет наблюдать за жизнью моей семьи. Точка позволит им почитать меня как своего предка, а у меня появится мес­то, где я смогу обитать вечно. Кроме того, благодаря таб­личке моя семья сможет посылать мне подарки, чтобы поддерживать мое существование в загробном мире, про­сить у меня помощи и задабривать меня, чтобы я забыла об обидах. В будущем, когда моя семья захочет начать новое дело, выбрать имя для ребенка, рассмотреть пред­ложение о браке, они будут просить у меня совета, обра­щаясь к табличке. Я была уверена, что точку поставит чиновник Тан, который был самым высокопоставленным человеком в Ханчжоу из всех знакомых моего отца. Но отец выбрал человека, значившего для меня больше, чем любой другой. Он выбрал У Жэня.

Он выглядел более разбитым, чем в день моих похорон. Его волосы были всклокочены, словно он совсем не спал ночью, а глаза полны боли и сожаления. Я не могла про­никнуть в его сны, и теперь он ясно осознавал горечь потери. Та часть моей души, что была заключена в таб­личке, приблизилась к нему. Я хотела, чтобы он понял, что я рядом с ним, но ни те, кто стоял вблизи него, ни он сам, кажется, не чувствовали моего присутствия. Я была менее заметной, чем дымок благовоний.

Моя поминальная дощечка стояла на алтарном сто­лике. На ней было написано мое имя, час рождения и смерти. На соседний столик положили мисочку с пету­шиной кровью и кисть. Жэнь поднял кисть, чтобы все­лить в дощечку душу, но вдруг замер, тяжело вздохнул и выбежал из зала. Папа и слуги последовали за ним. Его нашли сидящим под деревом гинкго. Ему принесли чай, постарались его утешить. Вдруг папа заметил отсутствие моей матери.

Все побежали за ним в зал. Мама лежала на полу. Она рыдала, прижимая к себе дощечку. Папа беспомощно смотрел на нее. Шао опустилась рядом с ней на корточ­ки и попыталась вырвать дощечку, но мама держала ее очень крепко.

— Прошу тебя, оставь ее мне, — всхлипнула мама, обращаясь к отцу.

— На ней нужно поставить точку, — ответил он.

— Она моя дочь. Позволь сделать это мне! — взмоли­лась она. — Пожалуйста!

Но мама не занимала высокого положения. Она не была писателем или высокообразованным человеком. Я была поражена, когда увидела, что мои родители об­менялись глубоким понимающим взглядом.

— Конечно, — сказал папа. — Прекрасная мысль.

Шао обняла мою маму и увела ее прочь. Отец отпус­тил певцов и сказителей. Мои родственники и слуги разошлись по своим комнатам. Жэнь отправился домой.

Мама плакала всю ночь. Она не соглашалась выпус­тить дощечку из рук, несмотря на неустанные мольбы Шао. Как же я не замечала, что она так сильно меня лю­бит? Может, поэтому папа разрешил ей поставить точ­ку на дощечке? Но это неправильно. Это была его обя­занность.

Утром он остановился у двери маминой комнаты. Шао открыла дверь, и он увидел, что мама спряталась под одеялами, стонами выражая свою печаль. Его глаза затуманились от горя.

— Скажи ей, что мне нужно уезжать в столицу, — про­шептал он Шао.

Он нерешительно удалился. Я прошла с ним к вход­ным воротам, где он забрался в паланкин. Он отнесет его в столицу, где он займет высокий пост. Когда палан­кин исчез из поля зрения, я вернулась в комнату мате­ри. Шао стояла на коленях у края ее кровати и ждала.

— Моя дочь умерла, — сквозь слезы сказала мама.

Шао пробормотала, что сочувствует ее горю, и убра­ла промокшие насквозь волосы от ее влажных щек.

— Дайте мне дощечку, госпожа Чэнь. Позвольте мне отнести ее хозяину. Он должен закончить церемонию.

О чем она говорит? Мой отец уехал.

Мама не знала об этом, но она сжала дощечку еще крепче, отказываясь расставаться с ней. То есть со мной.

— Нет, я...

— Вы же знаете, что положено делать в таких случа­ях, — твердо произнесла Шао. Как это похоже на нее: она уповала на традиции, чтобы облегчить горе моей матери. — Это долг отца. А ну-ка дайте ее мне. Уви­дев, что мама и не думает ей подчиняться, она добави­ла: — Вы же знаете, что я права.

Мама безвольно отдала дощечку Шао. Та вышла из комнаты, а мама спрятала голову под одеяло и опять зап­лакала. Я последовала за моей старой кормилицей. Она прошла в кладовку в задней части дома. Я беспомощно наблюдала за тем, как она засунула дощечку на верхнюю полку, спрятав ее за банку с маринованной репой.