Мэриан Палмер - Белый вепрь

Перед Ричардом стояло изысканное сладкое угощение — испеченные фигуры святого Георгия и Богородицы, раскрошенные там, где он уже надкусил. Ричард безотрывно смотрел на рыцарский меч, наполовину утопленный в пышном тесте, а краем уха прислушивался к разговору тучного, на вид очень домашнего лорда Скроупа из Болтона и соседа Кларенса, барона из Кента. Говорили о вещах обычных, но жизненно важных для страны, о том, что давно вызывало споры, — о праве престолонаследования и о властителях с сомнительными правами на трон.

— Да, кстати, а верно ли, что королева беременна?

Несколько баронов с севера подняли головы, с нетерпением ожидая последних дворцовых новостей, но тот, к кому был обращен вопрос, лишь рассмеялся.

— Нет, Скроуп, бывшая вдова еще не зачала, и слава Богу, потому что, скажу я тебе, — он наклонился, обежав своим замутненным взглядом весь стол, — потому что, скажу я тебе, дело обстоит так: наше спасение как раз в том и заключается, чтобы она оставалась бесплодной, и надо Бога о том на коленях неустанно молить. Разве мало мы от нее натерпелись и без того, чтобы она наплодила кучу принцев? Видит Бог, это она правит и королем и королевством, пока грозный владыка Эдуард храпит у нее в постели. — Широко взмахнув рукой, он указал на Кларенса, индифферентно развалившегося в кресле рядом с ним, толстенная ладонь его шумно впечаталась в стол. — Сколько мы страдаем, а ведь выход — вот он, рядом.

Словно дымок над головами, над потрясенными или удивленными лицами поднялся одобрительный ропот; откуда-то из самого угла донесся голос: «Хорошо сказано». Весь побагровев и сжимая изо всех сил стоявший перед ним тяжелый кубок, Ричард вскочил на ноги. А Кларенса все это словно бы и не касалось: прикрыв руками глаза, он погрузился в какие-то свои мысли. Но все же всеобщее движение привлекло его внимание. Он резко наклонился и, схватив брата за руку, грубо прижал ее к столу. Кубок с грохотом упал на пол, содержимое его расплескалось на несколько метров вокруг, и в багровой гуще отразилось скрещение взглядов — голубые глаза Кларенса встретились с серыми глазами брата. В зале стихло, вино продолжало литься из кубка тонкой струйкой, на стене изгибались причудливые тени. Зал облегченно вздохнул: Кларенс презрительно освободил прижатую руку брата, трубачи, следуя знаку мажордома, принялись за дело. Все встали, трубы вскоре умолкли, и в наступившей тишине Уорвик быстро вывел кузенов из зала. Дверь с грохотом захлопнулась. Все трое — граф Уорвик, Ричард и Кларенс — очутились в хозяйских покоях лицом друг к другу.

Уорвик мерил шагами комнату, переводя взгляд с одного брата на другого и недовольно хмурясь. Кларенс опасно раскраснелся и хриплым от ярости голосом спросил:

— Как ты посмел делать из меня посмешище перед всеми этими лордами?

— Пусть брат простит меня, — медленно произнес Ричард, — но мне кажется, что сделал это не я, а сидевший рядом с ним верный паладин{28}. — Он был бледен и дрожал, но твердо встретил гневный взгляд брата.

— Так ты еще препираться со мной вздумал? — прошипел Кларенс. — Предупреждаю тебя, Дикон, не испытывай моего терпения, иначе, при всей любви к тебе…

— При всей любви ко мне! Да я готов вовсе от нее отказаться в пользу нашего брата-короля, который возвел тебя в рыцарское достоинство и которому ты дал клятву на верность. Это его тебе нужно любить, а не меня, ибо я, как и ты, лишь подданный короля.

Хлесткий удар прямо в губы отправил Ричарда на пол.

— Проклятье, ты собираешься учить меня, Глостер? — прорычал Кларенс. — Но сначала я поучу тебя… — Он резко наклонился и, схватив юношу за воротник, рывком поднял его на ноги; рука, сжатая в кулак, уже поднялась вверх, когда раздался возглас Уорвика: «Кузен!»

Кларенс мгновенно остановился и почти сразу же резко оттолкнул Ричарда. Круто повернувшись, он пошел к окну, опустился в кресло и устремил взгляд на темный проем.

— Чума тебя забери, Дикон, неужели ты настолько глуп, чтобы обращать внимание на пьяную болтовню? — недовольно пробормотал Кларенс. Ричард молчал, из губы у него сочилась кровь, не найдя носового платка, он стер ее рукавом. Кларенс обернулся и, кивком позвав брата, положил ему руку на плечо: — Слушай, Дикон, нельзя нам с тобой ссориться, ведь и без того забот хватает. — Угрюмое молчание было ему ответом. Тогда Кларенс раздраженно крикнул: — Тебя что, все еще беспокоит этот пьянчужка? Говорю же тебе, что он просто перебрал.

— В том, что он говорил, был смысл, — неуверенно ответил Ричард. — И ты не остановил его.

— Я тоже хватил лишку, — искренне признался Кларенс и хохотнул. — Скажи еще спасибо, что мне хватило ума удержать тебя за руку: представляю себе, что было бы, если бы ты вылил бокал прямо на голову этому болтуну. Тут-то бы он мигом протрезвел.

— Это уж точно. — Уорвик вышел на середину комнаты, голос его звучал мягко и примиряюще. — Неужели вы считаете, кузен, что я мог бы допустить у себя за столом предательские речи? — Он внимательно посмотрел на Ричарда.

Юноша густо покраснел и покачал головой. Уорвик все смотрел и смотрел на него, затем протянул руку и повернул его к себе, заставив, как ни опускал тот глаза, взглянуть прямо.

— Вы прожили у меня три года, кузен, и я хорошо принимал вас. И по-моему, сомневаясь в моей преданности, вы и себе и мне не оказываете чести. — Уорвик почувствовал, как больно задел юношу этот упрек, поэтому продолжал мягче: — Жестокие настали времена. Может, этому человеку и впрямь мозгов не хватает, но высказал он то, что накипело во всем королевстве и о чем говорят все, особенно в последнее время. Что касается королевы, то мы практически бессильны, но умерить пыл ее родственников можно, и в этом надо убедить короля. Тут нет никакого предательства. — Уорвик улыбнулся. — Хотите, я дам вам клятву верности?

Наступила тишина. Было слышно, как капли дождя, падая на каминную трубу, с шипением испаряются в горячей золе. Кларенс по-прежнему сидел у окна, погрузившись в глубокое раздумье. Он хотел было вставить слово, но, уловив предостерегающий взгляд кузена, промолчал. Недавняя вспышка злости прошла. Встревоженный и огорченный, он смотрел на испачканное в крови лицо брата, все еще кровоточащую губу, на его неуклюжую фигуру, и в памяти неудержимо вставала другая картина: торжественная тишина в убранном знаменами зале, где полным-полно знатных персон, на мраморный пол, повторяя ажурную форму окна, ложатся розовые, бирюзовые, алые пятна, и надо всем возвышается фигура Эдуарда Йорка, которому Ричард Плантагенет{29}, только что возведенный в сан герцога Глостера, приносит присягу на верность.